Восточные религии в римском язычестве

Характерный анекдот, рассказанный Диодором{72}, позволяет оценить, какими были в конце периода республики чувства народа по отношению к этому азиатскому культу. Во времена Помпея прибывший из Пессинунта в Рим великий жрец появился на форуме в священническом облачении, с золотой диадемой на голове и в длинном вышитом одеянии, и под предлогом того, что статуя его богини подверглась осквернению, хотел наложить на народ наказание во искупление этого греха. Но трибун запретил ему носить царскую корону, а плебс, услышав об этом, взбунтовался против жреца, вынудив его поспешно укрыться дома. Правда, позднее ему были публично принесены извинения, но эта история показывает, насколько далека еще была в то время толпа от того почтения, которым уже спустя столетие она окружила Кибелу и ее жрецов.

Так, вплоть до прихода Империи этот фригийский культ, находившийся под строгим контролем, прозябал в безвестности: это первый период его истории в Риме. Он привлекал к себе внимание лишь по случаю некоторых праздников, когда его жрецы, облачившись в пестрые одежды и надев громоздкие украшения, под барабанный бой торжественной процессией проходили по улицам. В эти-то дни они обладали правом, предоставленным им сенатом, собирать по домам пожертвования на нужды своего храма. Остальную часть года они проводили взаперти за священной оградой Палатина, совершая чужеземные церемонии на чужеземном языке. В эту эпоху они вызывают так мало разговоров, что мы не знаем почти ничего об их религиозной практике, как, впрочем, и о вере. Можно даже утверждать, что при республике Аттиса не почитали вместе с его женой Великой Матерью — и, разумеется, напрасно, так как персонажи этой божественной четы по-прежнему не разделялись ни в ритуале, ни в мифе{73}.

Однако, несмотря на полицейский надзор, который ее окружал, на предосторожности и предрассудки, которые обрекали ее на изоляцию, фригийская религия выжила; растрескавшаяся крепость древнеримских принципов дала брешь, и через нее в конце концов внутрь вошел весь Восток.

В конце периода республики в столице обосновалось второе малоазийское божество, имеющее близкие родственные связи с Великой Матерью. В ходе войн с Митридатом римские солдаты научились поклоняться великой богине Комана Ma, почитаемой в ущельях Тавра и на берегах Ирия множеством храмовых рабов. Подобно Кибеле, она была древней анатолийской богиней, персонификацией плодородной природы. Только ее культ не испытал на себе фракийского влияния, но, как и вся религия Каппадокии, он принадлежал семитам и персам{74}. Не вызывает сомнений, что эта богиня слилась с маздеистской Анахитой, с которой они близки по своей природе. Ее ритуалы были еще более кровожадными и неистовыми, чем в Пессинунте, и она приобрела или сохраняла воинственность, обусловившую ее связь с италийской Беллоной. Суеверие диктатора Суллы, которому эта непобедимая в бою покровительница явилась во сне, побудило его ввести ее культ в Риме. Ужасающие церемонии в ее честь производили громадное впечатление. Ее «фанатики» — именно так называли ее служителей, — одетые в черные одеяния, вертелись под звуки барабанов и труб, и их длинные распущенные волосы развевались на ветру, а когда их охватывало головокружение, когда они достигали бесчувственности, они резали себе руки и тело сильными ударами меча или топориков, пьянели при виде струящейся крови, окропляли этой кровью изваяние богини и ее поклонников и даже подолгу пили ее. Наконец, охваченные пророческим бредом, они предсказывали присутствующим будущее.

Первоначально этот жестокий культ возбуждал любопытство; но он никогда не имел большого значения. Похоже, что каппадокийская Беллона вошла в свиту Magna Mater, состоявшую из подчиненных ей божеств, и, как гласят тексты, стала ее служанкой (pedisequa){75}. Тем не менее минутная популярность, которой пользовалась в начале нашей эры эта экзотическая Ma, говорит о растущем влиянии Востока, и в частности малоазийских религий.

В начале периода империи боязливое недоверие к культу Кибелы и Аттиса, которое давало о себе знать до этих пор, уступило место откровенной эйфории. Ограничивавшие его запреты были отменены: archigalles (верховные жрецы) отныне избирались из числа римских граждан, а празднества фригийских богов торжественно и официально отмечались в Италии с большей пышностью, чем в самом Пессинунте.

Автором этого преобразования, согласно Иоанну Лидию, был император Клавдий; сведения, предоставляемые этим ничтожным компилятором, не раз вызывали сомнение, и высказывались пожелания отодвинуть дату этого изменения к эпохе Антонинов, но как раз это и есть ошибка. Свидетельство надписей подтверждает слова византийского писателя{76}. Именно Клавдий, при всей его любви к архаике, допустил это новшество, и, как мы думаем, можно угадать мотивы его решения.