Восточные религии в римском язычестве

Можно сказать — и это уникальное исключение, — что первой причиной могущества этого культа в римском обществе стало случайное обстоятельство. В 204 г. до н.э., когда Ганнибал, побежденный, но всегда опасный, еще удерживался в горах Бруттия, римский народ был напуган неоднократными дождями из камней. Сивиллины книги, к которым по обычаю официально обратились по поводу этого знамения, обещали, что враг будет изгнан из Италии, если призвать в Рим Идейскую Великую Матерь. Эти книги, предвестницы несчастий, которые только они одни могли отвратить, сами пришли в Италию из Малой Азии, и священная поэма в этих драматических обстоятельствах рекомендовала не что иное, как религию их прародины. Благодаря дружбе царя Аттала черный метеорит, считавшийся престолом фригийской богини и незадолго до того перевезенный этим правителем из Пессинунта в Пергам, был вручен посланцам сената. После того как он, в соответствии с приказом оракула, был принят в Остии лучшим гражданином государства — эта честь выпала Сципиону Назике, — матроны из самых уважаемых семей под восклицания толпы и в аромате ладана донесли его до Палатина, где он был торжественно установлен (9 апреля 204 г. до н.э.). Это победное пришествие впоследствии обросло фантастическими легендами, и поэты с удовольствием рассказали о поучительных чудесах, отметивших морское путешествие Кибелы. В том же году Сципион перевел войну в Африку, и Ганнибал, вынужденный последовать за ним, был разбит при Заме. Предсказание сивиллы сбылось: Рим освободился от постоянного пунического террора. Чужеземная богиня получила признание пропорционально оказанной ею услуге. Ее ввели в храм на вершине Палатина, и дату освящения храма и прибытия богини (4—10 апреля) каждый год отмечали торжества, сопровождаемые театрализованными представлениями, ludi Megalenses (Мегалезии).

Каким был этот азиатский культ, так внезапно перенесенный чрезвычайным обстоятельством в самое сердце Рима? Он уже прошел долгий путь развития, и в нем сочетались верования из самых разных источников. Прежде всего в нем присутствовали примитивные религиозные обычаи Анатолии, которые отчасти дожили до наших дней благодаря христианству и исламу. Подобно современным крестьянам из Кизил-Баша, древнее население полуострова для празднеств собиралось на вершинах гор, поросших соснами, которых не смел коснуться топор лесоруба{64}: как говорили, Кибела восседала на вершинах Иды и Берекинта, а неувядаемая сосна, как и миндальное дерево, плодовитое и рано созревающее, всегда посвящалась Аттису. Наряду с деревьями, эти селяне почитали камни, скалы, метеориты, упавшие с неба, вроде того, который был привезен из Пессинунта в Пергам, а оттуда в Рим. Кроме того, они благоговейно относились к некоторым животным, главным образом к наиболее могучим из них, ко льву, который, вероятно, некогда был тотемом их дикого племени{65}: лев и в мифе и в искусстве остался ездовым или упряжным животным Великой Матери. Их представление о божестве было неясным и безличным: богиня Земли, называвшаяся Ma или Кибела, почиталась как мать-родительница всех вещей, «госпожа хищников», населяющих лес{66}; рядом с ней находился бог Аттис или Папас, считавшийся ее супругом; но ведущая роль в этой божественной чете принадлежала женщине, напоминая о периоде, когда царил матриархат{67}.

Когда в очень отдаленное время фригийцы, выйдя из Фракии, вклинились между древними народами Анатолии, они усвоили расплывчатые местные божества, отождествив их со своими в соответствии с обычной языческой процедурой. В результате Аттис слился с Дионисом-Сабазием завоевателей или, по крайней мере, позаимствовал у него некоторые черты своего характера. Этот фракийский Дионис был богом растений, дикую природу которого замечательно обрисовал Фукар{68}. «Во все времена высокие лесистые вершины, густые дубовые или сосновые леса, пещеры, увитые плющом, были ее излюбленными владениями. У смертных, стремящихся познать могущественное божество, которое царит в этих уединенных местах, был только один способ — наблюдать происходящее в его царстве, гадая по этим явлениям, в которых оно проявляла свое могущество. Видя ручьи, устремляющиеся вниз пенистыми и шумными каскадами, слыша мычание быков, проходящих по возвышенным плато, и странные шорохи волнуемого ветром леса, фракийцы воображали, что узнают голос и зов господина этого царства, они представляли себе бога, который, подумать только, любит беспорядочные прыжки и буйный бег по лесистой горе. Это представление дало пищу религии: самый верный способ добиться благосклонности божества для смертного заключается в том, чтобы ему подражать и в пределах возможного сообразоваться с ним в своей жизни. Фракийцы тоже силились достичь состояния божественного исступления, вне себя от которого был их Дионис, и они надеялись перейти в него вслед за своим повелителем, незримо присутствующим при их беге по горам».