А в Бузовнах второй костер прогорел и Полад дважды бегал на станцию. Третий разожгли. Как все мясо упрячешь в холодильник? Из того, что не вошло в холодильник, можно по шампуру на каждого, вот и стали жарить. Ждали пятерых, а их шестеро на микроавтобусе прикатило. И пришлось остывший костер снова разжигать, Полад это любит.
Шестым был Али-Алик, а с ним и НОВАЯ ГЛАВА — рассказ о том, как Мамиш и его товарищи ловят машину, чтоб поехать в Бузовны, и встречают на углу Коммунистической и Полухина только что возвратившегося из далекой поездки Али, который уже побывал в угловом доме, но ни Мамиша, ни Хуснийэ-ханум не застал, не торчать же у ворот, зашагал к центру, и навстречу Мамиш; бросился на него, обнял, не отпускает, о Гюльбале думает; и кажется ему, что и Мамиш осиротел, они же всегда вместе, и братья, и друзья. Невозможно поверить, что нет Гюльбалы. Чего он только не перевидел, не перечувствовал за это время; оба взволнованы, замерли, единые в своем горе. Об Али знал лишь Гая, как-то Мамиш ему рассказал. И Гая, и ребята смотрят, терпеливо ждут.
«Вот письмо тебе от матери». До письма ли Мамишу? Сложил и в карман. У Али какое-то лицо незнакомое. Али не Али, другой человек словно. «Ну?» Молчит, глаза подернуты влагой. «Говори же!»
— Нашел.
— Быть не может! Как это нашел!
— Вот так и нашел! До самого Оймякона доехал!
— А где это? — спросил Расим.
— На Индигирке.
— Полюс холода. — Арам все знает.
— Рассказывай.
У Али глаза были раньше какие-то вялые, а теперь внутри что-то вспыхивает.
— Говори же!
— Вернулся, чтобы переехать. Навсегда.
— А как же мы?! — «Бегут, бегут из углового дома… Некогда мощный корабль!.. И Гюльбала, и Тукезбан, и Али…» — Разбегаетесь?
— Что это ты? — не понял Али.
Притормозил микроавтобус: «Подвезти?» А потом, когда влезли, говорит им:
— Вижу, все такси мимо — компания большая, а ехать вам куда-то надо, вот и развернулся, думаю, всех возьму.
— Говори же!
— Сразу узнала меня. Столпились вокруг муж ее, дети, это же мои братья, сестра, представляешь себе!
В микроавтобусе трясло, шофер гнал, чтоб успеть и по своим делам.
— Если бы не Хуснийэ!..
— Ну да, что-что, а это она очень даже умеет! — соглашается Мамиш.
— И к матери во мне что-то проснулось будто. Не сказал никто, а я почувствовал, что это она. Только с языком будет трудно.
— Что ты выдумываешь? — возмутился Сергей. — Поживешь там, быстро научишься.
— Вовремя ты нам встретился, твоя помощь во как понадобится.
— Моя? — удивился Али.
— Именно твоя!
Гая смотрит на Мамиша: «Дошло?» И только тут Али замечает: избитые же они! Ну да, ему же сказали, только переступил порог. И Мелахет была очень раздражена, хотя с чего бы? Ей, как уедет Али, забот станет меньше. И смысл сказанного Мамишем, когда садились в автобус, прояснился: «Если твои узнают, что ты с нами, несдобровать тебе!»
Мать боялась, не отпускала его: «А вдруг снова обманут?!» Пусть только посмеют! Неплохо бы попортить кровь кое-кому здесь.
А Гая с Мамиша глаз не сводит: «Понял?» Мамиш отвернулся.
Из-под колес клубится серо-белая пыль, не успевает влететь в машину.
Уговорить шофера отведать шашлык не удалось — спешил, а тут еще ждать надо, когда угли раскраснеются; легче зажечь новый костер, чем разжечь старый.
«О чем это Гая с Арамом? Одного моего слова достаточно! В горкоме… — услышал Мамиш. — При чем тут горком?» И Гая, и Арам смотрят на Мамиша, недоумевают.
— Не в микроавтобус лезть, — говорит Арам, — а туда идти надо было. В горком!..
Ну да, ведь совсем рядом были, когда встретили Али, сто шагов ходу.
Как и тогда слушала, а Гая рассказывал. «Молодцы, что пришли!» — хвалила она за наклонное бурение.