Восточные сюжеты

А о драке, пока они у Гая были, уже говорят, ведь люди-то все видят, не скроешь. Милиционер — жене, она — соседке, та еще кому-то; а тут еще и Б, и В, и Г… И до Джафара-муэллима дошло, и до Амираслана. Кто о чем думает, не наша с вами забота, а вот Амираслан даже схему разговора с Мамишем в уме прочертил. Особенно ему нравилась в будущем диалоге первая фраза, которой он сразит Мамиша: «Странная ситуация получается — чужой защищает дядю от его же собственного племянника! Ты что же, хочешь выставить себя на посмешище? Чтоб Сергей и Арам злорадствовали?! Вот, мол, какие у них нравы?! Если хочешь знать… — говорит лишь Амираслан, а Мамиш думает: при чем тут весы, о которых тот толкует, мол, еще неизвестно, сколько Хасай и вообще Бахтияровы отдают обществу, и сколько общество за это платит им. — Да, да, взвесь и ты увидишь, что…» И дальше Амираслан говорит о нации, о том, что… Нет, здесь Мамиш непременно возразит: «К одной нации мы с тобой не принадлежим!» Вот это новости! «Кто я, каждый тебе скажет, а вот кто ты, на этот вопрос затруднится ответить даже твой родной отец».

и завтрашний день, закрутилось, загудело, никак не остановить, все в сборе у секретаря горкома: и Гая, и ребята, и Хасай, еще и еще люди.

— ну, так кто начнет? — секретарь смотрит на Гая. Гая на Мамиша, а у него пересохло в горле. И не помнит, как пришел сюда, видит только Хасая, он согнулся весь, сразу постарел, «как же ты, Мамиш, а? мало мне горя с Гюльбалой, а тут еще ты? возьми нож, иди, вот тебе моя грудь». И снова речь заводит Гая. «не то, не то он говорит!..»

— разрешите! — порывается сказать Хасай.

— вам еще слова не давали!

— дайте и мне сказать! — это Хуснийэ-ханум.

— не мешайте, Бахтиярова!

— постой! — Мамиш прерывает Гая, а тот уже все, кончил.

Хасай вскочил, чтобы что-то сказать, и вдруг стал оседать как-то нелепо.

— притворство! — кричит кто-то.

— да нет, ему плохо…

Хуснийэ-ханум рвет на себе волосы, протягивает руки к Мамишу.

— изверг! убийца! и Гюльбалу убил! разорил наш дом!..

А дальше что?

А дальше ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, самая необычная в азербайджанской литературе за всю ее историю от дастана «Деде-Коркут» до романа «Мамиш».

Саттара ночью разбудили:

— Мамиш, повесился!

дали телеграмму Тукезбан: «Мамиш при смерти».

телеграмму Кязыму: «Мамиш трагически погиб».

а потом Саттар расследовал: сначала задушили, затем повесили: мол, Мамиш сам.

и Саттар, только он, и никто больше, говорит о Мамише: «он сказал лишь малую долю того, что знал!.. нет, не без корней он, не перекати-поле, он связан с этой землей, которую любил, с родным городом, таким прекрасным!.. Мамиш в каждом из нас, и каждый из нас в Мамише». и рассказывает о Мамише, о тех, кому он был обязан в этой жизни, такие подробности, будто не о нем говорит, а о самом себе, и больно не только тем, кто здесь, кто пришел, но и тем, кого уже нет, огромный зал, и люди, люди, люди, много людей, и тех, кто жил рядом, и тех, кто уехал, и тех, кто не знал, но слышал.

прилетела мать, прилетел отец со всей семьей, дочери стоят рядом, похожие на Мамиша глазами.