Восточные сюжеты

Тогда она тоже сначала по-азербайджански, а потом перешла на русский, чтобы всем понятно было.

Мамиш хочет прервать Гая: «постой, ты не о том!..» а секретарь уже помощника вызывает, от улыбки ни следа, и помощнику:

— секретаря парткома! И Хасая Бахтиярова!

— не надо, я сам! постойте!

Гая возмущен, Арам удивлен, ребята изумлены, Али побледнел, слова сказать не может.

— ну уж нет! — говорит секретарь. — завтра с утра чтоб явились! и Хуснийэ-ханум Бахтиярову тоже!

— ее не надо! — просит Али. — она помогла мне!

секретарь смотрит на Гая:

— вы что, не понимаете, куда пришли?!

и уже не остановить, помощнику:

— вот ее телефон.

А в первый раз, когда встали, чтобы прощаться, поднялась, жмет им руки поочередно. Зазвонил телефон.

— Одну минутку!.. Да, да, у меня… Да, да, Дашдемир Гамбар-оглы будет выступать!.. — И смотрит на Гая, шепчет, прикрыв рукой трубку: — Это первый!.. — Вся сосредоточена. — Да, да, непременно!.. — положила трубку. — Ну вот, вы слышали… Непременно скажете, товарищ Дашдемир, о том, какую борьбу мы ведем в республике! И первый об этом просил, чтоб сказали!

— Обязательно скажу!

И пригласила всех на торжественное собрание — шутка ли! Миллиард тонн нефти дала родная земля Мамиша с того времени, как здесь вырыли первый нефтяной колодец!.. Миллиард тонн!

Ликуют, радуются, их Гая на трибуне! И на него смотрит весь огромный зал, смотрят, повернув головы, большие люди, старые потомственные рабочие, гвардия отцов и дедов, седоусые, в орденах… И Мамиш с ребятами впились в него глазами. А как интересно рассказывает Гая!.. Мамиш вспоминает Морское, первое свое рабочее утро. Он проснулся, когда солнце еще было на той половине земного шара. Над морем стоял туман, серый, редкий, охлаждающий горло; туман быстро исчезал: море будто глотало его. Горизонт алел. Из-за моря выполз красный ломоть солнца, на водную гладь пролилось пламя. Солнце медленно, уверенно поднималось, росло, округлилось, и вот уже трудно смотреть на него — оно больно слепит глаза. Умылось в море и, чистое, глянуло на буровые. Петляя и разворачиваясь, раскинула эстакада далеко-далеко свои ветви-рукава. И на отдельных мощных основаниях, будто стражи моря, величаво возвышались стальные вышки… А вечером, когда возвращался после первого своего рабочего дня, помнит, никогда не забудет: слева — заходящее солнце, красноводое море, черные на фоне солнца буровые; справа — гигантские серебристые резервуары-нефтехранилища, островерхие вышки, темнеющее, чернеющее море; над головой — прозрачное, беззвездное пока небо и движущийся вместе с грузовиком, начинающий уже желтеть полумесяц. Ликуют ребята, горд Мамиш, что и его доля — в этом миллиарде.

А во втором отделении — квартет «Гая». Чуть ли не по заказу Гая!

Гая и Арам смотрят на Мамиша:

— Ну, что ты нам скажешь?!

И все затаили дыхание.

— Тяжело мне, Гая.

— Ему бы там, в милиции ответить!

Мамиш молчит. А что он им скажет?

— Пойми, Гая!

— А мне понимать нечего! Ты обязан!

Селим головой качает, тоскливо на душе, надо бы разозлиться на Мамиша, да не может. Ветер принес сладковатый запах нефти. Жарко. За холмом голубеет море. Искупаться бы…

— Избить, что ли, и нам Мамиша? — говорит Селим. — А может, пойдем купнемся?

И на чай не остались, и на море не пошли. Тошно на Мамиша смотреть. В электричке Али об Индигирке рассказывает, а Мамиш о письме вспомнил, развернул его. «Как же вы, а? Не удержали Гюльбалу?» — писала мать… Мамиш посылал ей телеграмму.

«Знаю, тяжело тебе, Мамиш, один ты там, но ты меня поймешь и не осудишь».

может, Р права? улыбка твоя не мне, а другому?

«Весной будущего года приеду, пора оформлять пенсию».

это Р со зла, в отместку мне!

«Рано или поздно должна была прийти беда, нелепо у вас!»

«у вас!..» конечно, бегут, бегут!..

«На дереве яблоко…» Забыла дописать или некогда было. Может, смысл какой? Фраза эта напоминала строку старинной песни: «На дереве яблоко соком налилось, сорву, унесу в дар любимому…»

Спрятал письмо. За окном сиреневое небо.

— Ну вот и доехали!

Расстались молча, Арам направо, Сергей с Селимом налево, а Расиму с Мамишем и Али по пути — прямо. Вот и угловой дом. Всю дорогу молчали, а тут Расим только рукой махнул. — Эх ты!..

И снова расстались: Расиму вверх, Али налево, Мамишу — за железные ворота.