Первое сопоставление памятников именьковской и волынцевской культур было предпринято А.П. Смирновым (Смирнов 1962). По словам учёного, «данный могильник (Рождественский могильник именьковской культуры. –
А.П. Смирнов произвел детальное сопоставление глиняной посуды и погребальной обрядности Рождественского могильника именьковской культуры[37]
с соответствующими материалами славянских Волынцевского поселения и могильника, показавшее их соответствие. Это был революционный для науки того времени вывод, так как впервые на основе археологических данных был поставлен вопрос о проживании в Среднем Поволжье значительного славянского массива. Ранее он ставился учеными только на основании данных письменных источников (Гаркави 1870; Кляшторный 1964).В дальнейшем выяснилось, что именьковская культура не имеет местных корней и толчком к ее формированию стала миграция (или миграции) населения с запада – из ареала культур полей погребений (зарубинецкой и развившейся из нее киевской, пшеворской и черняховской), в рамках которых при различии взглядов по ряду конкретных вопросов большинство археологов-славистов ищет предков исторических славян (Славяне 1993). По наиболее обоснованным выводам, на рубеже эр и в первые века нашей эры предки исторических славян были основой зарубинецкого и киевского населения (Третьяков 1982)[38]
, в рамках пшеворской культуры праславяне занимали ее висленский и верхнеднестровский регионы[39], в черняховской культуре с праславянами связан преимущественно район Верхнего Поднестровья (Баран 1981; 1983; 1988; Баран, Гопкало 2005; Седов 1994а: 270; 2002: 186–187) и, возможно, частично также подольско-днепровский регион (Седов 1994 а: 270–277 и сл.; 2002: 186–191 и сл.).Именно выходцы из этих регионов и сыграли решающую роль в становлении именьковской культуры (Матвеева 1981; 1986; 1988; 2004: 65–74; Седов 1994 а: 309–311; 2002: 245–249; Богачев 2011: 47–61, 72–78).
Учитывая то, что к сложению именьковской культуры привел целый ряд миграций из ареала культур полей погребений (преимущественно из районов, связываемых с предками исторических славян), и то, что в ее сложении приняло активное участие местное население (финно-угорское, иранское и т. д.), вполне обоснованной выглядит гипотеза Д.А. Сташенкова о гетерогенности населения именьковской культуры (Сташенков 2005; 2006). Это позволяет предполагать, что разные группы именьковцев могли иметь разные имена, восходящие к тем названиям, которые они имели на «прародине».
Наблюдения А.П. Смирнова о близости именьковских материалов и славянских памятников днепровского левобережья нашли свое законченное воплощение в работах В.В. Седова, как бы «развернувшего» выводы А.П. Смирнова и выступившего с обоснованием тезиса о том, что не славяне с днепровского левобережья мигрировали в Среднее Поволжье, а, напротив, именьковцы в конце VII в. ушли в район Левобережья Днепра, где стали основой населения волынцевской культуры (Седов 1994: 59–63; 1994 а: 315; 1995: 193–194). Исследование В.В. Седова показало, что волынцевские традиции являются продолжением именьковских в:
– фактуре теста, технологии производства глиняной посуды и в ее формах (сопоставимы именьковские и волынцевские горшки с цилиндрическим венчиком и высокими плечиками, миски, сковородки), а также в орнаментации сосудов (для обеих культур единственным орнаментом оказываются пальцевые вдавления по венчику);
– устройстве жилищ и ям-кладовок;
– погребальном обряде: для обеих культур характерны грунтовые могильники с захоронениями по обряду трупосожжения на стороне;
– экономической жизни: именьковцы и волынцевцы использовали одни и те же сельскохозяйственные орудия, культивировали одни и те же растения, выращивали одних и тех же животных, одинаковой была у них доля животноводства и охоты в хозяйственной жизни (Седов 1995: 194).