Восточный конвой

— Ничего подобного. Ты всегда умел логически рассуждать. И твоя хваленая порядочность не пострадает: ты сейчас не на службе, никому ничем не обязан…

— Все верно. И все-таки — нет.

— Объясни.

— Две причины. Первая: да, я прожил тут долго. Но это не моя страна.

— Это не логика, а лирика.

— И вторая. Не хочу жить среди каннибалов.

— Мы — каннибалы?

— И всегда были такими. Во все времена обожали пожирать своих. Вы людоеды, Клеврец. Живя здесь, я как-то притерпелся к этому. А потом увидал со стороны — и мне стало не по себе. Вы потому и стали технетами, коллега, что это снимает последние сдерживающие моменты: у технетов совести не должно быть по определению. А у вас ее никогда и не было; амбиции — были, и громадные, и сейчас они никуда не девались, а вот совести не было; я говорю о массе, конечно, единицы были порядочными и здесь. Но очень хорошо, что вы перестали выдавать себя за людей. А я хочу помереть человеком — как жил…

— Ты нас оскорбляешь, Милов.

— Да брось. Обидно, конечно, слышать такое, но правда не есть оскорбление.

Сейчас они разговаривали уже на ходу. Милов медленно шагал к пароходу, Клеврец не хотел отставать.

— Я ведь могу задержать тебя сейчас, — предостерег Клеврец. — И тогда разговаривать придется с другой позиции…

— Остерегись, Клеврец, — сказал Милов. — Ты ведь не умеешь плавать.

Он стоял рядом со сходнями, и Клеврец не сделал попытки удержать его.

— Прощай, — сказал Милов. — А знаешь, тут будет очень хорошо со временем.

— Я же говорил!

— Когда вы перегрызете друг друга. А люди останутся. Они ведь тут есть и сегодня.

— Люди! Такие, как Орланз?

— Нет, — сказал Милов. — Не такие, как Орланз.

9

(1 час 30 минут до)

Берег уже скрылся из вида. Милов стоял на корме, опершись на релинг, и хмуро смотрел на спокойную поверхность. На душе было скверно. Не получился даже и авантюрный пиратский вариант. Все должно было уже закончиться, а вышло так, что только начиналось на самом деле… Начиналось, чтобы совсем скоро завершиться уже окончательно — и плохо, так плохо, что хуже не бывает. Сейчас Милову даже не казалось самым страшным то, что погибнет вместе с ракетами и кораблем и он сам; плохо было потому, что он не привык проваливать задания, обманывать надежды, однако именно так получалось теперь. И предстоящая гибель казалась чуть ли не заслуженным наказанием за плохую работу.

А впрочем — разве игра совсем уже окончилась?

Отодвинув рукав, он взглянул на часы. Еще почти полтора часа оставалось до взрыва. Восемьдесят шесть минут. Даже при выполнении сложных задач приходилось укладываться и в меньшие сроки…

Что же мы имеем на сегодняшний день и час? Давай-ка разберемся хладнокровно.

Он снова попытался спокойно оценить положение.

Контейнеры были надежно укреплены в неожиданно просторном трюме, люк закрыт, затянут брезентом; южане, побыв недолго на палубе, спустились вниз: погода их не привлекала. Пассажирских кают на пароходе не было, но место нашлось для всех. Хотя капитан, небритый и, похоже, не выспавшийся как следует, счел, видимо, ниже своего достоинства знакомиться с сопровождавшими груз людьми, ими все же занялся один из помощников, а может быть, и единственный, черт его знал, — и указал, где можно будет поспать. По-морскому ранний обед уже давно прошел, но был обещан ужин, и оставалось только дожидаться его. Милов прикинул: похоже, что скоро они покинут территориальные воды. И придет пора доложить Орланзу, что все проходит благополучно…

Милов вытащил из кармана сверток. И тут же засунул обратно: рядом с ним остановился кто-то из экипажа; одеты люди на пароходе были как попало, и невозможно было угадать, кто есть кто. Не капитан — в этом Милов был уверен, А впрочем — не все ли равно? Милова они не интересовали.

Что можно сейчас практически? Оставалось полтора часа. Всего-навсего девяносто минут до того мгновения, когда сработают устройства самоуничтожения ракет; этот тип был снабжен ими как раз в предвидении ситуации, когда ракеты останутся без технического обслуживания на время, превышающее допустимый срок. Ракеты должны были уничтожиться тихо и мирно, не грохоча, не выбрасывая ничего в воздух — просто что-то растворилось бы, что-то замкнулось, произошли бы некоторые химические реакции — и каждая ракета сделалась бы не более опасной, чем какое-нибудь полено.

Однако сейчас они были заминированы. Заминированы неизвестно как: Милов не был специалистом в пиротехнике. Однако знал, что даже небольшая искра — а они были неизбежны при замыканиях в электронных и электрических системах — хотя бы на одной ракете могла инициировать посторонний заряд. А уж при его срабатывании могло — нет, должно было сдетонировать и ракетное топливо. И тогда… В этом и заключалась опасность, ради этого и надо было ему добраться до ракет и на самый худой конец выключить таймер системы самоуничтожения — выиграть время, чтобы найти новый способ получить ракеты в свое распоряжение, где с ними разберутся отечественные специалисты. Да, это было единственным, чему его успели научить: как остановить таймер.