Восток – дело тонкое…

Иногда приходилось немного подождать, пока гид покажет продукцию какому-нибудь другому потенциальному покупателю. В этом случае нам обычно предлагали расположиться в удобных креслах за столиками, уставленными «фантой», «кока – колой», чаем или другими прохладительными напитками. Над столиками был установлен кондиционер. Большинство продавцов, рекламировавших продукцию магазина, вполне сносно говорили по-русски. Встречались люди, говорившие совсем без акцента. Это было настолько удивительно, что я спросил: «Откуда такое знание русского языка?».

«Из СССР, я таджик и родом из Таджикистана».

Предвосхищая последующие вопросы, гид коротко продолжил: «Затем был Афганистан, а уж оттуда перебрался в Пакистан, а потом уже и сюда – в Карачи. В этом городе много наших людей, преимущественно таджиков и узбеков из бывшего СССР. Они и работают с «челноками» из России. Так что не удивляйтесь, если будете часто встречать своих бывших земляков».

– Не трудно было обживаться после СССР?

– Здесь такие же порядки в отношениях между людьми, как и у меня на Родине. Только там их приходилось скрывать от властей, а в Пакистане (да и в Афганистане) всё открыто. Сразу было ощущение, что приехал в свою, только свободную страну. К соблюдению религиозных обрядов тут относятся гораздо строже, но для меня это не страшно, мы и у себя жили почти по шариату.

Вдруг раздалось еле слышное протяжное заунывное пение за окном. Тут же у нашего гида и всех работников магазина неизвестно откуда в руках появились маленькие коврики из простой не очень толстой ткани. Пакистанцы расстелили их перед собой, упали на них коленями и склонили головы, коснувшись этого коврика. Земляк только успел сказать нам: «Посидите в креслах, наступило время молитвы, сейчас никто не сможет вами заниматься, но это продлится недолго».

Действительно, минут через десять все встали с колен, куда-то спрятали коврики, и всё пошло своим чередом, начиная с того момента, на котором застал правоверных мусульман протяжный крик муэдзина с ближайшего минарета. Такое дружное единение, полное отречение от всех дел, вне зависимости от их срочности и важности, было для нас новым, незнакомым, непривычным и удивительным. Впоследствии мы настолько привыкли к этим внезапным поголовным падениям местных жителей на коврики для молений, что практически перестали обращать на них внимание и относились как к короткой, досадной, но неизбежной задержке, терпеливо дожидаясь окончания намаза.

Меня удивило то, что наш водитель Мама – джан (да и другие водители, а также более чисто одетые, заметно, что более цивилизованные жители Карачи) относился довольно спокойно к этим обязательным ежедневным молениям и не падал ниц на коврик при первом крике муэдзина. Да у него и коврика-то не было не только вокруг пояса или где-то на себе, но даже в машине. На мой вопрос, мусульманин ли он, ответил утвердительно. Потом добавил: «Я не отношусь к религиозным мусульманским фанатикам. Верю в аллаха всемогущего, но для себя самого, спокойно, без многоразовых демонстраций окружающим в течение каждого дня».

– А как ты относишься к шариату, к жизни по его законам?

– Отношусь хорошо. Это в основном справедливые законы, если не воспринимать некоторые устаревшие догмы всерьёз. Именно для недопущения диких средневековых действий некоторых радикальных правоверных, выходцев в основном из северо-западных племён у границы с Афганистаном, и принята в Пакистане светская власть с современными законами, обязательными для всех, в том числе и для религиозных фанатиков.

– Да, но многоженство-то у вас всё-таки процветает!

– Существует, но не процветает, и считается уделом богатых, не самых современных людей. Оно не осуждается и не приветствуется. Мы не можем сразу преодолеть все пережитки прошлого, в том числе, и даже в первую очередь – этот. Но большинство передовых граждан Пакистана, относится к многоженству именно так. Страна развивается, стремится к законам общественной жизни современных цивилизованных западноевропейских государств, Америки. У нас свобода выбора образа жизни и количества жен для каждого мусульманина.

– Про мусульманок ты ни разу за беседу так и не упомянул. Вот это и есть ваша демократия и цивилизованность! У вас в стране приветствуется свобода для всех граждан, даже для женщин, но под лозунгом из нашего комедийного фильма: «Женщина – друг человека!».

– Зачем так говоришь, брат!? У вас хоть одна женщина была первым секретарём коммунистической партии страны или президентом? А у нас, и в братской Индии женщины были и премьер – министрами и президентами. Прецедент был! И поэтому теперь все знают, что в любой момент женщина может занять любую должность в правительствах наших стран, вплоть до самых высоких постов! Конечно, с этими старыми обычаями в отношении к женщинам в пуштунских племенах из пустыни, женщины и в самом Пакистане ещё не скоро обретут реальное, а тем более – полное равенство с мужчинами. Но этот процесс у нас постоянно идёт.

– У нас, уважаемый Мама-джан, уже несколько сотен лет назад Россией правили женщины-царицы, и не одна, и не две! Так что мы этот ваш прецедент давным-давно прошли и даже успели его забыть. А вот вы калым-то за жену всё равно ведь до сих пор платите? Наверное, потому и многоженство не приветствуете, что денег, дай аллах на одну наскрести, где уж там гарем заводить!

Мама-джан рассмеялся и энергично отрицательно замотал головой: «Нее-ет, для большинства пакистанцев этот пережиток в далёком прошлом. Я, например, женился вообще без калыма, только рассказал родителям невесты, где мы будем жить, и что у меня есть из имущества. И это в Карачи не исключение, а – правило! Вот так. А сестру выдавал замуж, так за ней ещё дал деньгами, как это у вас говорят – «приданое», чтобы молодые могли на первых порах хоть как-то обустроится и начать жить. Да и до сих пор им помогаю. Семейные отношения у современных образованных пакистанцев становятся всё более равноправными. С жителей племён из пустыни, конечно, что возьмёшь? Они-то ещё долго будут жить, соблюдая все без исключения законы шариата. Ну, тут уже ничего не сделаешь.

Вон в ваших бывших союзных среднеазиатских республиках сразу после отделения от вас стали жить по исламским законам, гораздо более суровым, чем живём мы в Пакистане. Я многих из ваших эмигрантов знаю, они мне такого о их семейной жизни порассказали… Многие говорят, что потому и сюда приехали, что в своём кишлаке нет даже перспективы в отдалённом будущем наскрести денег на калым и завести семью. В городах у вас в Средней Азии, конечно, всё обстоит подругому. Но из ваших городов к нам и не эмигрируют, разве что в Афганистане плен попадут, да заставят что-нибудь кровавое сделать, из-за чего на Родину вернуться уже никак нельзя. Я же не говорю, что это вы так живёте. Так и наши полудикие пуштунские племена, отставшие в общественном развитии от нас на десятилетия, если не на столетия, составляют свою страну, со своими законами в нашем общем Пакистане. Когда они не то, чтобы догонят, а, по меньшей мере, приблизятся к нам, одному аллаху известно!».

После объезда всех потенциальных продавцов нужного нам товара, во второй половине дня обычно просили Мама – джана отвезти в магазины, где можно было купить что-то более приличное не для дальнейшей продажи, а лично для себя. Или высказывали ему пожелание, показать нам какие-нибудь местные достопримечательности. Вторая часть нашей просьбы доставляла водителю видимое удовольствие. Мама – джан, несмотря на очень и очень ограниченное время для такого осмотра, старался изо всех сил, стараясь «не ударить в грязь лицом» и показать нам Карачи с самой выгодной стороны. Бросался в глаза его неприкрытый патриотизм. Он искренне огорчался, когда мы сталкивались «с язвами капитализма»: с нищими, просящими подаяние, с бомжами, с грязью на улицах, с хамством, и тому подобными явлениями. И, наоборот, радовался, как ребёнок, когда ему удавалось удивить или порадовать нас какими-то красотами, тёплым вежливым, предупредительным отношением к нам его сограждан. Мама – джан прямо-таки болел душой, причём, в равной степени: и за Пакистан, и за Индию. Он вообще говорил, что эти страны составляют одно целое, и их разделение спровоцировано внешними враждебными силами, ничем не оправданное и искусственное.

В один из последних дней нашего пребывания в Карачи, внешне не подавая никакого вида, объявил, что свозит нас в очень большую и довольно закрытую религиозную школу для мусульман – одну из многочисленных медресе. «Хочу показать вам, какие красивые здания есть в нашем городе». Ехали долго, давно выехали из города, в душу стало закрадываться лёгкое сомнение: «Куда и зачем везёт нас этот на первый взгляд приятный, но совершенно незнакомый нам человек. Кто их знает, этих пакистанцев, что у них на уме. Особенно по отношению в европейцам. Может продаст по сходной цене: меня в рабство, а жену в гарем каким-нибудь диким пуштунам. Или те сожрут нас на обед – сам Мама – джан не знает, что у них на уме, где уж нам будет догадаться, что они с нами сделают. Или подарит нас боевикам из медресе в качестве подопытных кроликов или мишеней!». С такими тревожными мыслями ехал я в машине последние километры. Что думала жена – не знаю, но спрашивать её опасался, а сам напустил на себя абсолютно безразличный вид, время от времени поглядывая на мелькавшие за окном толстоствольные, довольно высокие придорожные пальмы. Про себя подумал: Не хватало ещё чтобы Мама – джан подумал, что мы его опасаемся, или жена начала паниковать из-за моих предположений печального итога нашей поездки».

Немного не доезжая аэропорта, машина круто свернула с дороги и через пару минут остановилась у закрытых широких белых ворот. Белые постройки были обнесены по всему контуру высоченными стенами, очень похожими на – крепостные средневековые. Из-за стен видны были только один-два верхних этажа зданий, расположенных внутри «крепости». Издалека был виден узкий, очень высокий купол зелёного цвета. Это была башня минарета при мечети На её территории и располагалась та самая религиозная школы для мусульман, медресе, которую хотел показать нам водитель. Мама – джан специально привёз нас к определённому времени. Буквально после пяти минут ожидания раздался громкий пронзительный крик муэдзина с минарета мечети.

Мама – джан почтительно произнёс: «В немногих мечетях с минарета призывает правоверных к молитве живой муэдзин. Всё чаще для этого используют микрофоны с усилителями или даже только запись на специальной аппаратуре. Ведь каждый муэдзин должен обладать таким сильным голосом, чтобы его было слышно на всю округу, желательно, чтобы до середины расстояния до следующего минарета. По меньшей мере одного из муэдзинов должно быть слышно в любом доме, любой точке пятнадцатимиллионного мегаполиса!

Минут через десять открылись огромные «крепостные» ворота, и из закрытого религиозного городка повалили ученики, «мюриды» в белых одеждах. В их движениях чувствовалась сдержанность и неторопливость, которые я сначала принял за набожность и поглощённость в премудрости священной книги мусульман – Корана, томики которого были видны в руках у некоторых учеников. Но, как только молодые люди скрылись из пределов видимости их со двора мечети, многие ученики бросились бежать, перепрыгивая через кочки, разом растеряв всю внешнюю мудрость и степенность. Они вмиг оказались обычными горячими молодыми людьми, которым необходимо было подвигаться, размяться и отойти от неподвижного сидения в помещении, изучая «бездны мусульманской премудрости».

Одного из молодых людей по имени Джафар, Мама – джан позвал к нам в машину. Дело в том, что мы из неё, по совету водителя, не выходили и осматривали местную достопримечательность только из окна. Ученик оказался не таким и молодым, на вид ему было около тридцати лет. Мама – джан коротко поговорил с ним на языке урду, и тот повернулся к нам, расплылся в улыбке и вежливо спросил: «Как диля?». Мы несколько секунд невежливо молчали: при улыбке открылись зубы и дёсны собеседника, окрашенные в какой-то тёмно-красный цвет, похожий на застывшую кровь. Это произвело на нас гнетущее впечатление и на короткое время даже ввергло в ступор. Только после ухода незнакомца я спросил у Мама – джана: «Что случилось с его ртом и зубами?»

– Да это простая бетельная жвачка! Пристрастие к ней разрушает зубы и, в конце концов, провоцирует язвы во рту и на языке, и даже может привести к раку полости рта. Любителя бетельного ореха сразу видно по его зубам, разъеденным тёмно-красным соком. Таких людей у нас называют «красноротиками». На бетель подсажено много людей в Пакистане, Индии и в большинства стран Юго-Восточной Азии».

– Так это наркотик?

– Нет, – обычная бодрящая смесь из местного перца с листом одного вида пальмы и с известью. У нас его многие жуют, как, например, у вас – семечки.

– А откуда его берут?

Мама – джан сделал широкий жест рукой: «Он ведь очень дешёвый. Продаётся в любом месте, где торгуют сигаретами, в таких рулонах из пакетиков, упакованных как одноразовый шампунь, всегда есть и у «бабушек» на развес. От бетельных плевков тротуары города часто заляпаны красно-коричневыми пятнами. Вы на машине ездите, поэтому не видите. Грязно, нехорошо это. Официально считается, что бетель улучшает пищеварение. В «хорошем обществе» его раньше жевали после еды, – можно сравнить с традиционным кофе с коньяком у вас, вызывает лёгкость в руках, ногах и голове от эфирного масла, выделяющегося из этой смеси при пережевывании.

Эту дрянь в наших краях применяют уже больше двух тысяч лет. В древней Индии во дворцах махарадж серебряные или золотые плевательницы для бетеля были обязательным добавлением к обстановке. Жвачку всегда предлагали гостям, как символ гостеприимства. У вьетнамцев бетельный орех символизировал… любовь. Первые средневековые арабские мореплаватели в первую очередь ринулись импортировать отсюда пряности и этот самый бетель. Пытались возить его в Европу, но вашим предкам он почему-то не понравился».

– А среднеазиатский насвай у вас жуют? Бетель похож на него?

– Некоторые эмигранты из ваших республик и Афганистана привозят и сначала жуют его, а потом переходят на местный заменитель – «гутку».

– А это что такое?

– Тот же бетель с гашеной известью, но третья добавка – не пальмовые листья, а табак. «Гутку» жуют вместо курения, вместо насвая, для поступления в организм никотина.

Что ж, у каждого народа могут быть свои пристрастия и привычки, в том числе дурные. Нам, конечно, совершенно не обязательно придерживаться их вкусов и предпочтений, но мы обязаны знать, понимать эту их «неземную вкусность», и ничем не выдавать своего негативного отношения, иногда даже – отвращения к этим «чудо – жвачкам», находясь в гостях в чужой стране. В конце концов, наша привычка к курению, наверное, тоже кажется им не слишком красивой, а для кого-то, может быть, и просто отвратительной, но они разрешают нам курить даже в помещениях своих фабрик. Весьма к месту вспомнил русскую пословицу: «Не суйся со своим уставом в чужой монастырь», и на этом успокоился.

Ответил местному «гурману», что наши дела хорошо и пожелал ему успехов в обучении.

– Спасиба, я чуть-чуть и закончил.

Перекинулись ещё парой фраз, причём, незнакомец каждый раз напряжённо вслушивался в наши слова, наверное, пытался понять сказанное. Это удавалось Джафару с трудом, поэтому перешли на односложные, ни к чему не обязывающие обороты типа: Как погода? Как здоровье? И тому подобные.

Между тем, Мама – джан извинился, оставил нас наедине с «мюридом» медресе Джафаром, и быстро удалился в сторону аэропорта, «делать бизнес», ловить новых «челноков» из России, так как мы через день должны были улетать домой. Вернулся он минут через десять в хорошем расположении духа, из чего мы сделали вывод, что ему удалось договориться с очередными «челноками» на обслуживание. Говорить с иорданцем Джафаром нам давно было не о чём, и мы с облегчением расстались с ним. Между тем, водитель Мама – джан, добровольно взявший на себя функции нашего гида, рассказал, что вот здесь-то и обучаются истинные фанатики ислама. Их тут бесплатно кормят, одевают, обучают, даже, платят им немного денег. В основном здесь проживают и обучаются иностранцы. Например, этот убеждённый правоверный мусульманин приехал в Карачи из Иордании, обучается для того, чтобы «нести слово аллаха» в другие страны. Джафара скорее всего пошлют в Россию, потому что он бывал там и немного говорит по-русски. В здешнем медресе он проходит теоретическую подготовку по теории ислама, знакомится с обычаями, образом жизни и проблемами людей в России. После завершения этого обучения продолжит получение необходимых знаний в другом месте – в одном из полевых лагерей. Наверное, чтобы привыкнуть к погодным и природным особенностям России.

Внимательно слушая, Мама – джана, подумал про себя: «Это Джафар-то немного говорит по-русски?! Ну и ну! И зачем нужно посылать религиозного миссионера в полевой лагерь? В полях, лесах и горах нет людей, там просто некому «нести слово аллаха»! Подумалось, что в полевом лагере этого доброжелательного улыбчивого «мюрида», скорее всего, научат владеть самым современным оружием и взрывчаткой в природно-погодных условиях, максимально приближенным к – нашим северо-кавказским, и отправят в Россию. В Чечню, Ингушетию, Дагестан, в общем, в одну из республик Северного Кавказа! Вот там ему будет, где развернуться с доходчивыми «проповедями» «слова аллаха» с помощью терактов, и пакистанского крупнокалиберного скорострельного пулемёта, и нашего интернационального «Калаша», и американской снайперской винтовки.

Сдаётся мне, что я даже знаю эти «слова аллаха», которые нашему новому знакомому необходимо будет «во славу ислама» донести до каждого гражданина России, – это «Аллах акбар!». Во всяком случае, по-русски он там точно ничего не поймёт и не скажет. Разве что: «Руки вверх!», «Где твоя часть?», ну и всё в таком роде. Похоже, что ему и деваться-то особенно некуда. Здесь, в медресе, ему платят какую-никакую зарплату. А уж в миссионерском походе, по словам Мамаджана, Джафар будет получать совсем немалые, по его меркам, деньги. Хочешь зарабатывать – делай, что тебе прикажут. Тем более, что ведь всё это делается во имя аллаха и во славу его!».

Впрочем, честный, открытый и дружелюбный Мама – джан (во всяком случае, у меня сложилось во время поездки и осталось до сих пор такое мнение о нём), скорее всего, не только не знает, но, возможно, даже не догадывается о характере полевой подготовки «миссионера аллаха». И уж подавно, ему ничего не известно об истинной цели и конкретном месте в России, куда будет заброшен этот иорданец. Наш водитель сообщил, что в этом медресе обучаются молодые люди (как мы выяснили только что – не такие уж и молодые!) из очень многих стран, в которых распространён ислам, и что из этого «гнезда аллаха» вылетают соколы – миссионеры ислама в те страны, где необходима поддержка и проповедь ислама. В голове мелькнуло продолжение: «…любыми способами, в том числе: огнём и мечом против «неверных», мешающих исламу занять подобающее место в России, да и на всей планете!».

Как-то утром водитель сообщил нам, что вечером предыдущего дня в центре города была перестрелка. У многих магазинов, в которые он хотел нас везти, были разбиты витрины. Большинство магазинов в центре города не работали, и он спрашивал, поедем ли мы туда сегодня, так как опасность продолжения перестрелки сохранилась. Время нашего пребывания в Карачи было ограничено десятью днями. Кроме деловой части поездки наметили обширную развлекательную и познавательную программы. Под обстрелом ещё никогда не были, так что не знали: ни степени угрожающей нам опасности, ни даже того, чего именно нужно опасаться в этой ситуации, поэтому ответили утвердительно: «Да, поедем!».

Едва выехав на одну из центральных улиц города, увидели разбитые витражи магазинов, окна домов, с торчащими в них осколками стёкол, тротуар и проезжую часть, засыпанные битым стеклом, деревянными щепками, обломками какого-то пластика, обрывками бумаги, какими-то ломаными и искорёженными предметами и другим мусором. Кое-где валялись переломанные и перевёрнутые огромные рекламные щиты. Ни одного прохожего не было видно на оживлённых вчера улицах. Редко проезжали машины. Зрелище разгрома было удручающим и настораживающим. До нас постепенно стала доходить степень угрожающей нам опасности, попадись мы под такую перестрелку. Опустевший в середине дня центр Карачи выглядел непривычно и подозрительно. Было странно тихо. Слышен был только шум очередной проезжающей машины, да шорох переносимых ветром по асфальту обрывков плакатов. Ощущалось какое-то висящее в воздухе напряжение, окутывающее вчерашнее поле битвы. [12]

Всё те же кровавые родо-племенные распри, всё тот же трайбализм, как и в наших бывших советских среднеазиатских республиках после распада СССР. Ни капиталистический строй Пакистана (кстати, и Афганистана), ни семидесятилетнее социалистическое прошлое наших южных республик ничего не смогли изменить в развитии общественных отношений в этих странах. Таков их менталитет на сегодняшний день. По-видимому, вышеназванные и все им подобные страны должны самостоятельно полностью пройти путь от феодальных родо-племенных отношений в обществе – к более прогрессивным капиталистическим, а уж тем более – к социалистическим. Ну а до тех пор, мне кажется, как правильно заметил и наш шофёр – Мама-джан: «Только сильная рука президента (подразумевается – диктатора!) сможет удержать в узде закона постоянно тлеющую скрытую вражду племён, имеющую подоплёкой борьбу за власть в стране».