Восторженный беглец

Но я не стал пить лекарство. Со мной творилось странное — пока мы ехали, я все с большей жаждой всматривался в людей, которые садились в наше купе или ехали в соседних. Конечно, я к ним не приставал — только смотрел. В Иркутске появилась парочка — Явно влюбленные, парнишка с длинными волосами, в латаных новых джинсах, и девушка, тоже в джинсах и в свитере, мохнатом, как собака из-под дождя. Они полезли на верхние полки. Ночью парень нависая над нами с Люсей, что-то шептал своей подруге, кажется, читал стихи. А она молчала, будто спала. Вагон подбрасывало, мотало из стороны в сторону, мимо, под ясным месяцем, в просторах весенней ночи, летел, сверкая, Байкал, как сон о производстве стали. А паренек изнемогал от невозможности обнять, быть с любимой, а может, она еще и не решила, будет ли с ним. Но ехали они. судя по всему, не случайно вместе, и тоже куда-то на трассу, и всю ночь я только и слышал над собой:

— …готов войти в цветок огня… прощайте, гордая моя… не называй меня противным… уйду в пике на реактивном… и так далее.

И я подумал: черт возьми!., пока мы учились в университете, мы еще как-то находили время выбраться в тайгу, напялив тельняшки, вдыхали там сладкий дым нарубленной хвои, орали тысячеголосым хором песни о ледниках Домбая или про чемоданчик, который лежал на полочке… А потом начались годы корпения над кристаллами или микробами, если говорить о Косте, ну, изредка, в роще, неподалеку от дома, разжигали костерок, грели над ним руки, в лучшем случае — колбасу на прутике… Состарились? А ведь мне нет еще сорока! Почему я никуда не еду? Почему не хриплю среди бешеной ночи стихи? И Таня не плачет от счастья, слушая мои признания? Почему эта серая будничная жизнь? Предопределенность? Да. да, да… Но я люблю спои кристаллы! Я брежу ими. Я мечтаю соединить несоединимые элементы! Как-нибудь в обычный серый день подойти к печи Бриджмена достать заветную кварцевую капсулу, осторожно отколотить кончик и выкатить в чистую стерильную белую чашу такой кристалл, какого мир не видел! Цветом в синие гвоздики сирени или оранжевые: лон таежного мела, если уж я лишен возможности каждый день видеть сирень и мед. Ведь это не баловство, а долгая, нудная работа — растить кристаллы. Иван Игнатьевич правильно шутит: кристаллофизики, мы, как женщины, всегда беременны и лишь про ясные глазки своих будущих детей думаем! Значит, только при печах, только между эксикатором. где пол стеклянным колпаком хранятся полученные драгоценности, и ПИТом, прецезионным интегральным терморегулятором, — практически только сиднем, как та же беременная женщина. Значит, приходится чем-то поступиться. Движением, чистым воздухом. У нас ведь и порошки не безвредные, мы получаем в основном голоидные перокситы, но все эти элементы вроде хлора, фтора, свинца — отнюдь не сахар… нам даже выдают молоко, наш воздух считается самым вредным и институте, но зато как потом все хлопают в ладоши: ах. чудо вы вырастили! Но не в один же час. Вот и толстеешь… пухнешь…

Мне вдруг остро, как никогда, захотелось увидеть Костю. Счастливый человек! Сорвался — и сам черт ему не брат. И об институте забыл, и о начальстве… Семье помогает, совесть спокойна. И живет по своим, мне неведомым законам.

По купе пролетели веером тени от станционных огней. И снова наступил мрак. И снопа наплывала тоска по уходящей жизни, которой мы все как-то не так распорядились… Я ведь мог бы, например, когда часами дежурю и лаборатории, выучить пять иностранных языков… Герцен говорил: сколько языков ты знаешь, столько раз ты человек. А я — лай бог один раз. Я начинал ненавидеть своего бывшего друга, к которому ехал, — Костю Иванова.

Почему эти два взрослых человека, бросив свои дела, должны ехать за тысячи километров, чтобы только уговорить сумасброда не выламываться и вернуться домой? Почему я должен оставлять свои кристаллы, а вдруг там скачок тока или, не приведи господи, лаборант Вова проворонит режим? И три месяца псу под хвост— кристалл чернит, например, неотвратимо растрескается… Почему жена Кости, Люся, должна, оставив свои общественные дела, под сочувственные усмешки академгородских баб (а вель новость каким-то образом стала сразу известной в нашей академдеревне!) ехать на край света, не зная, что ее ждет — даже не откликнется, бандит! А вдруг он женился? И мы попадем в нелепое положение? А вдруг он просто дурачит нас и на самом деле сейчас уже дома, в Белоярах?.. Но за такие розыгрыши морду бьют. И не просто, а ботинком…

Люся, судя по всему, не спала. Стерегла меня.

7

Долго мы ползли в рабочем поезде до поселка Молодежный-7. И вот, наконец, среди ослепительной зимы — здесь еще висел снег на елях, как в берендеевом царстве — соскочили на свежую, пахнущую мазутом насыпь и увидели среди длинных деревянных строений домик с красным флагом. Люся, хорошо зная структуру нашего общества, сразу потащила меня туда. Это оказался поссовет.

За столом хмуро сидел, накинув на плечи полушубок. молодой парень в роскошном велюровом костюме, в голубой рубашке, синем галстуке. Он стучал по рычажкам телефона.