Вот брат твой!..

Этим Денисов и занимался теперь, а для своего удовольствия подкармливал еще и птиц. Тут в дело шло все — и картошка, и овес, который он заимствовал у мерина, и даже семечки из росших на огороде подсолнухов. Все это Денисов рассыпал за домом на опушке и с интересом следил, как птицы, словно куры, клевали корм, ссорились и дрались между собой. Их собиралось множество, а больше всего ворон, сорок и кедровок. Прилетали и тетерева, но об этом Денисов узнавал только по следам — тетерева кормились, когда никого не было рядом. Зато всякая пернатая мелюзга дневала и ночевала на опушке и, завидев Денисова, начинала оживленную суету. Скорее всех привыкали синички — они уже на второй-третий день брали корм прямо из рук.

Птичий базар доставлял Денисову большую радость. В одиноком житье на кордоне ее было не так уж и много, и каждое кормление оставалось в памяти, поскольку при каждом случались разные случаи, каких в обычной жизни не вдруг-то и увидишь. Один такой случай Денисова прямо-таки поразил.

Как-то утром его разбудил птичий гвалт на опушке. Орали вороны, да так, будто уже наступил конец света. Денисов выглянул в окошко и увидел на деревьях такое воронье скопище, какого раньше никогда не было. Чем-то возбужденные, птицы буквально бесновались на ветках, стараясь перекричать друг друга. Что там у них происходило, Денисов не мог понять и решил посмотреть на все поближе. Накинув полушубок, он пошел на опушку, думая, что птицы, как всегда, при виде человека разлетятся. Но вороны как будто и не замечали его, и, подойдя поближе, Денисов увидел интереснейшую картину. Шел самый настоящий поединок. Две вороны, слетев на снег, яростно долбили друг дружку клювами, а их товарки на деревьях орали во все горло — то ли подбадривали дерущихся, то ли, наоборот, осуждали.

Остановившись, Денисов стал наблюдать за дракой. Еще несколько минут она шла с обоюдным ожесточением, но в конце концов одна из ворон не выдержала натиска и опрокинулась на спину, задрав кверху лапы. Денисов подумал, что этим дело и кончится, но не тут-то было. Вместо того чтобы удовольствоваться явным успехом и остыть, победительница набросилась на лежачую и принялась клевать ее без всякой пощады. А у той уже не было сил отбиваться, она лишь старалась увернуться от клюва нападающей, загораживаясь лапами.

Вот стерва, ведь заклюет, подумал Денисов.

— Кыш! — закричал он, спеша на выручку, но его как будто и не слышали. Ни одна ворона не испугалась окрика, и избиение как шло, так и продолжалось.

Подбежав, Денисов схватил лежачую, однако ее противница совсем потеряв голову, наскакивала и на него и все старалась клюнуть, пока Денисов не замахнулся на нее подобранной хворостиной.

Принеся спасенную домой, он осмотрел ее. На ней не было живого места, вся грудь и голова были исклеваны до мяса, и Денисов удивлялся, как еще в такой потасовке вороне не выклевали глаза.

Три дня ворона отлеживалась, а потом Денисов выпустил ее, и она как ни в чем не бывало полетела в лес.

В общем скучать не приходилось, а там приспела и настоящая радость — пришел Федотыч. Пришел не один, а с Разгоном, и Денисов не поверил глазам, увидев, каким стал когда-то живший у него щенок. Крупный, уже переросший Найду, с мощной грудью и отважным блеском в карих глазах, он обещал стать истинным медвежатником. Во всяком случае только такой представлял себе Денисов собаку, охотящуюся на медведей. Да и Федотыч, видно, думал о том же, потому что не мог скрыть довольной улыбки, глядя на восхищенного Денисова.

Гость на кордоне, да еще такой — Денисов кинулся собирать на стол. Достал из загашника «белую головку», принес сала, грибов, поставил вариться картошку. Федотыч не остался в долгу — выложил на стол целого жареного гуся, нашпигованного яблоками.

— Это тебе старуха моя прислала, попробуй. Старуха-то у меня мастерица на такие штуки.

Пока варилась картошка, выпили по стопке, стали закусывать.

— Ты гуся, гуся давай, — сказал Федотыч, сам, однако, закусывая салом.

— А ты? Смотри, гусь-то какой, а ты на сало насел.

— Гусь — это тебе. Мне старуха так и сказала: Лексею, мол, а ты, сказала, не наваливайся. А то я тебя знаю — навалишься, и костей не оставишь.

Денисов рассмеялся:

— Строгая у тебя старуха!

— Што есь, то есь. Девок, бывало, в рукавицах держала. Ты, когда у меня был, чай, не разглядел ее. Придешь, когда ишшо раз, разглядишь.

— Приду, — пообещал Денисов, чувствуя себя неловко перед Федотычем, который уж сколько раз приходил на кордон, а он заглянул к старику однажды, да и то впопыхах.

— Здоровье-то как? — спросил Федотыч. — Лечишься?

— Перестал. И так целый месяц твой жир пил.

— Вот и молодец. Ну а дальше сам смотри. Заболит — опять месяц пей. Куришь ты зазря, парень. При твоей болезни да курево — вредность одна.

— А я разве не знаю? А вот присосался — и все тут. На войне привык. Там знаешь как смолили! Бывало, сидишь в окопе, а у тебя не то что брюнетки — сухаря горелого нет. Кухни черт знает где, отстали, ну и сосешь одну цигарку за другой, чтоб кишки совсем не слиплись.

— А это кто ж — брунетка? — спросил Федотыч.