Вот брат твой!..

Разбуженный бешеным лаем Найды, Денисов вскочил с постели и кинулся к окну. За изгородью шло светопреставление. Косули с меканьем метались из стороны в сторону, но тянущаяся из окна полоска света была слишком узка и слаба, чтобы увидеть всю картину в целом. Однако сомнений не оставалось: волки. И тут же смертным криком закричала одна из косуль, и Денисов увидел, как остальные, ища спасения, стали прыгать через изгородь во двор. Сорвав со стены ружье, Денисов в одной рубахе и в кальсонах выбежал за дверь и с крыльца выстрелил в воздух. От забора прыснули в ночь волчьи тени. Денисов ударил вдогон из второго ствола, но лишь для успокоения совести, чем для результата, — попасть в убегающих волков с такого расстояния было делом немыслимым.

Надев валенки и полушубок, Денисов вышел за калитку. И сразу же наткнулся на мертвую косулю. Волки загрызли ее, но поживиться не успели, и Денисов поволок тушу к дому. Подумал: не было счастья, да несчастье помогло, теперь хватит мяса на месяц.

Спасшиеся косули стояли, как в загоне, в углу двора. Денисов насчитал шесть голов. Ну ночуйте, ночуйте, бедолаги, подумал он, куда ж вам теперь. Разделывать нечаянную добычу ночью он не стал, оттащил тушу в чулан — до утра долежит, ничего не сделается. Найду, которая с наступлением холодов снова стала жить в чулане, пришлось выпроводить оттуда, хотя она и протестовала. Запах свежей крови возбудил ее, и она крутилась возле косули, стараясь лизнуть кровь, но Денисов не допустил ее до этого. Накрыв тушу мешком, он закрыл чулан и лег досыпать, слыша в темноте, как возится, устраиваясь у печки, Найда.

За каждодневной работой некогда было думать о разных разностях, но чем быстрее, шло к теплу, тем чаще Денисов вспоминал про Белуна, пытаясь представить, как перезимовал медведь. Да и перезимовал ли? Федотыч рассказывал, что волки иногда могут выгнать медведя из берлоги и загрызть. Особенно осенью, до снега. Может, и Белуна выгнали? Что волкам те ветки, которыми он прикрыл тогда лаз, — помеха, что ли? Раскидают, как солому, если унюхают.

Но, начиная думать так, Денисов тут же спохватывался и старался отогнать черные мысли. Мало ли что с кем случается, обязательно все к себе примерять? Матка вон его лежала, и ничего, никакие волки не съели. То есть съели, но другие. И то с его помощью.

Старый грех, каковым Денисов считал свое участие в той злополучной охоте, до сих пор терзал его и всякий раз портил настроение, стоило о нем вспомнить. Поэтому он так остро, даже болезненно, переживал все, что касалось безопасности Белуна, и в конце концов дозрел до неожиданной мысли: надо сходить посмотреть на берлогу. Тихонечко. Удостовериться, как там дело, и все.

Денисов был истинно русским типом, медленно запрягал, но быстро ездил, а потому, придя к убеждению, что надо проведать Белуна, он на следующий же день и собрался. Его не смущало, что мартовский наст крепок лишь на открытых местах, а в лесу, где весеннее солнце не успело прокалить снег до нужной твердости, этот наст будет проваливаться и придется тащиться дольше, чем по целине, — загоревшись, он был готов претерпеть любые трудности. Гораздо сильнее его беспокоило другое — по насту к берлоге тихо не подойдешь, трещит, окаянный, что твой хворост. Как бы не поднять Белуна раньше времени. Поднимешь — кто его знает, чем все кончится? Хорошо, если убежит с перепугу, а если полезет? Со сна вряд ли разберет, кто перед ним. Небось заспал уже все, ни о чем и не вспомнит.

Но выбора не было, отступать от принятого решения не хотелось, и Денисов успокаивал себя тем, что постарается подобраться к берлоге тихой сапой, на полусогнутых.

Выйдя из дома с утра, Денисов часа через два, весь взмокнув и исчертыхавшись, добрался до ельников. До берлоги оставалось не больше тридцати — сорока шагов, но их следовало пройти особенно тихо. А как? На лыжах? Так ведь эти проклятущие доски скребут по насту, как по наждаку, на весь лес слышно. Снять лыжи? Еще хуже. Лыжи хоть и проваливаются, да не везде, а шагни без них — сразу выше колен. Да и треску больше. Пока пройдешь эти сорок метров — мертвый проснется, не то что медведь. А может, на брюхе?

Это показалось Денисову самым верным, и он снял лыжи и лег плашмя на снег. Попробовал, выдержит ли. Оказалось, еще как. Тогда и двинем, благословясь, помаслясь и посолясь, подумал Денисов. Где наша не пропадала.

Получилось и в самом деле хорошо, и Денисов без всяких неожиданностей дополз до пня, на котором сидел осенью, когда Белун устраивал берлогу. Отсюда она была видна отчетливо, и, чуть приподнявшись, Денисов облегченно перевел дух: заваленная снегом, берлога стояла нетронутой.

Денисов тихо и радостно засмеялся, как смеялся когда-то, глядя на маленьких спящих сыновей. Они чаще всего спали на боку, положив под щеки кулачки и отклячив попки, и Денисову казалось, что точно так же спит в темноте берлоги и Белун…