Вот брат твой!..

Белуну требовалось помочь, и Денисов оделся и вышел на улицу, чтобы натаскать под березу лапника и хворосту и накрыть яму. А что, думал он, накрою, и пусть спит себе, раз хочет. Сниму цепь, и будет не хуже, чем в лесу. Даже лучше — тревожить никто не будет. А то получится как с матерью.

Через полчаса все было готово, под березой лежала куча хвороста и лапника, и Белун с интересом обнюхивал ее, как бы соображая, с какой стороны за нее взяться.

— Давай помогу для начала, — сказал Денисов и стал устилать лапником дно ямы. Но Белун не обратил на это никакого внимания. Он рылся в куче с таким видом, будто в ней было запрятано что-то такое, без чего он не мог обойтись.

— Да что в ней рыться-то? — не выдержал Денисов. — Куча как куча, хворост наверх пойдет, а лапник на постель. Лучше подключайся, чем воду в ступе толочь.

Однако и в этот раз Белун не отозвался на призыв, и Денисов бросил всякую возню. Пускай сам заботится, а то сделаешь, а он и не ляжет в эту, возьмет да и еще одну выкопает.

Оставив все как есть, Денисов ушел в дом, уведя с собой и Найду, чтоб не мешала Белуну, если тот надумает заняться делом. Можно было и полежать, отдохнуть немного — кучу-то вон какую натаскал, но Денисова разбирало любопытство: будет Белун делать берлогу, или на него просто стих накатил и ни о чем таком он и не думал?

Сев у окна, Денисов принялся ждать, чем же все кончится. И только тут сообразил, что Белун-то не дурак, яму вырыл не где придется, а на солнечной стороне. Значит, ляжет, раз до такого додумался. А что уж он там нюхает да роется — об этом он один знает. Ничего, пороется-пороется, за ум возьмется.

И действительно. Словно решив какую-то мучившую его проблему, Белун оставил кучу в покое и обследовал ветки, настланные Денисовым на дно ямы. Некоторые почему-то выкинул, остальные оставил и тут же стал носить в яму ветки из кучи. Денисов качал головой: ну надо ж, какой дьяволенок, никто не учил, а все правильно делает! Хворост-то небось не кладет на дно, ветки выбирает, чтоб помягче. А уж старается-то, старается, язык индо высунул!

Но скоро Денисов заметил какую-то заминку в медвежьей работе, что-то задерживало ее, но нельзя было понять, что именно. И, только присмотревшись как следует ко всему, Денисов понял: цепь. Забыл снять с Белуна цепь. А с ней какая уж работа, с ней он как варнак каторжный — куда он, туда и она.

Денисов вышел и снял с Белуна ошейник.

— Голова-то дырявая, — сказал. — Давеча еще хотел снять, да заколготился, ты уж не серчай.

После такого облегчения только б и работать, и Денисов именно этого ждал от Белуна, но у того строительство шло из рук вон плохо. Было понятие, но не было навыка, и Белун до всего доходил с большой раскачкой. Но, провозившись целый день, берлогу все-таки соорудил. Какую-никакую, зато свою, а главное — первую.

Ну наконец-то, обрадовался Денисов, родил!

Во все время он так и не отошел от окна, и теперь ему хотелось посмотреть, как Белун будет забираться в берлогу. Оказалось, ничего хитрого. Как большой раскормленный барсук, Белун протиснулся в лаз и тотчас выставил из него голову, словно хотел убедиться, не подсматривает ли кто за ним. Потом скрылся в берлоге и больше уже не высовывался.

Лег, решил Денисов. Вот только дырку не заткнул. А чем заткнуть-то, когда мха нет? Придется сходить надрать, пока светло.

Мох Денисов положил возле лаза, сам не стал затыкать, рассудив, что не его это дело. Может, Белун и не захочет пока затыкать. А захочет — вот он мох, бери.

Дело решилось непростое. Собравшись зимовать, Белун на целых полгода освобождал Денисова от больших забот. Говорить-то было легко, прокормлю, мол, а на самом деле с кормами было туго. Не ляг Белун, пришлось бы всю зиму думать, как бы прокормиться. Правда, у Денисова было заготовлено три мешка кедровых шишек, но что эти три мешка? Дай бог, на месяц. Основной упор в своих расчетах Денисов делал на картошку, а теперь отпадала надобность и в ней, так что были все причины радоваться. Все оставалось в целости — и шишки, и картошка. Перезимует, думал Денисов, вылезет, а я тут как тут: не хотите ли орешков кедровых, ваше благородие? А потом травка свежая полезет, червячки оживут. А начнем в лес ходить — тогда и вовсе разлюли малина, в лесу чего хочешь раздобыть можно. Глядишь, и проживем потихоньку.

Но первое, что увидел Денисов, выглянув утром в окошко, был Белун, сидевший с понурым видом возле своей берлоги. Никто не мог сказать, когда он из нее вылез, может, еще ночью, но он даже не воспользовался свободой и нигде не нашкодил, чего не упустил бы сделать раньше. Непривычно смирный, он сидел под березой и, как собака, меланхолично чесал задней лапой себе за ухом.

«Вот те раз! — изумился Денисов, торопливо одеваясь. — Я-то думаю, он десятый сон видит, а он глазеет!»

— Ты что же это? — сказал он, придя под березу. — Чего вылез-то?