Вот и всё. Зачем мы пугаем себя концом света?

Мне кажется, причина [болезни] — в беспорядочной половой жизни. После нескольких сотен совокуплений или сексуальных контактов тело просто утомляется от новых знаний и природа берет реванш. Возможно, обнаруженная [учеными] истина будет менее «нравственной», менее тоталитарной — однако же в настоящий момент дело выглядит именно так.

Истина, как оказалось, не имеет ничего общего с этим паническим передергиванием: любой может с одинаковой вероятностью заразиться ВИЧ во время как первого, так и тысячного незащищенного сексуального контакта. Медики взвешенно отнеслись к этому опасному и мучительному, но в конечном счете не апокалиптическому заболеванию. А вот о популярной культуре такого не скажешь. СПИД обнаружил ту точку, где страсть и отвращение сливаются, где секс и смерть становятся единым целым.

СПИД, как и любая другая болезнь, — это индивидуальный опыт, но, став культурным феноменом, он был воспринят многими как приговор всему человечеству. Он продемонстрировал то, что я называю внутренней логикой апокалипсиса: локальное и конкретное, спроецированное на целое; нашу личную смертность, вновь воспринятую как смерть всего и всех. Как писала Сьюзан Сонтаг[71], «спровоцированный СПИДом кризис свидетельствует о том, что в нашем мире важные явления впредь не могут иметь локальный, региональный, ограниченный характер. Все, способное перемещаться, пребывает в динамике, и проблемы имеют либо неизбежно приобретают мировой характер»[72].

ВИЧ/СПИД по-прежнему опасен, хотя его угроза не так глобальна, как раньше. Несмотря на то что лекарства от него до сих пор не существует, современные антивирусные препараты и другие виды терапии переводят его в разряд скорее хронических, нежели смертельных инфекционных заболеваний. В 2004 году мировой показатель смертности от СПИДа достиг своего пика, но к 2020-му сократился на 50 % и по-прежнему продолжает снижаться.

Тем не менее СПИД продолжает воздействовать на наше коллективное воображение так, как это не удавалось никаким другим инфекциям, включая даже те, которые по объективным критериям имели более катастрофические последствия. Эпидемия испанского гриппа за два года унесла в пять раз больше жизней, чем СПИД за пятьдесят лет, но после нее люди фактически о ней забыли и не вспоминали вплоть до вспышки коронавирусной инфекции в 2020 году. От испанки погибло несколько процентов населения земного шара — больше, чем за две мировые войны, — а власти всех стран продемонстрировали свою беспомощность. Некоторые из них делали что могли: в Сан-Франциско, например, были введены драконовские санитарно-гигиенические правила, запрещавшие рукопожатия и обязывавшие носить маски в общественных местах. Джон Райл[73] отмечает, что благодаря этим мерам «в первый год пандемии в Сан-Франциско было зарегистрировано лишь несколько тысяч умерших», но добавляет, что «в других регионах, включая Европу, потери были намного выше. На Аляске, в Центральной Африке и Океании с лица земли были стерты целые сообщества». И добавляет:

Статистически пандемия испанского гриппа 1918–1919 годов была величайшей природной катастрофой после Черной смерти[74], и все же она исчезла из массового сознания человечества. В отличие от непосредственно предшествовавшей ей войны испанка почти не оставила следа в современной литературе, да и документальных исторических свидетельств практически не сохранилось. Один из немногих ее летописцев утверждал, что «испанская госпожа» не вдохновила человечество на создание песен, легенд или произведений изобразительного искусства[75].