Вот и всё. Зачем мы пугаем себя концом света?

Может быть, парадоксальная сила образа последнего человека заключается в причудливой мысли, что единственная возможность полного сохранения своего права на уединение заключается в уничтожении всех остальных. Все-таки, как известно, ад — это другие, и привлекательность этой апокалиптической мечты состоит не только в той самой гармонии одиночества, но и в молчаливом согласии с тем, что она одна стоит жизней всех людей в погибающей Вселенной.

Конечно, остается неприятный довесок в виде необходимости влачить существование после того, как зараза уничтожила человечество. И это вновь возвращает нас к реальности — к ситуации, когда коронавирус столкнул фантазию о неограниченной свободе передвижения последнего человека Шелли с фактом изоляции и домашнего ареста. Легко сказать, что наше представление об эпидемическом апокалипсисе отличается от действительности, однако все куда серьезнее: вымысел и реальность эпидемии диаметрально противоположны.

Впрочем, здесь кроется фундаментальная ошибка. В конечном счете люди — существа социальные. Разве большинство из нас не опирается на связи и общение с себе подобными? Именно на этом построено общество. Инфекция угрожает человеку или группе людей не только смертью, но и разрушением коллективного образа жизни.

Фантастический роман Хелен Маршалл «Миграция» («The Migration», 2019) — блестящее размышление об этих ужасах и удивительном потенциале заразной болезни. Один из персонажей замечает:

Инфекции сформировали нас — причем на биологическом уровне куда больше, чем на культурном. Наш геном напичкан останками всевозможных вирусов, паразитов и захватчиков, которые испокон веку внедряли свои гены в наши. Они меняли нас, а мы в ответ меняли их… Подумайте — ведь вероятность распространения инфекций радикально увеличилась только в эпоху неолита, когда люди начали объединяться в крупные сообщества[67].

Важнейшая истина об инфекции состоит в том, что она связана с физической близостью людей. Если мы контактируем с больным, то рискуем подхватить заразу. А если мы изолируем больных, запирая большие группы людей, например, в лепрозориях или просто оставляя дома заболевших школьников, — мы сдерживаем распространение инфекции. Коронавирусный локдаун 2020 года не только подтвердил эту банальную, но непреложную истину, но и заставил нас осознать бесспорную корреляцию: как болезнь предполагает близость, точно так же и близость способствует болезни. Мы можем страшиться близости с другими людьми, но чаще мы стремимся к ней, ведь она успокаивает, приносит наслаждение и вдохновляет.

Между инфекцией и сексом существует естественная связь[68]. Вспомните эротическое стихотворение Джона Донна «Блоха», в котором кровососущее насекомое (переносчик бубонной и септической чумы) становится метафорой совокупления:

Узри в блохе, что мирно льнет к стене,
В сколь малом ты отказываешь мне.
Кровь поровну пила она из нас:
Твоя с моей в ней смешаны сейчас.
Но этого ведь мы не назовем
Грехом, потерей девственности, злом.
Блоха, от крови смешанной пьяна,
Пред вечным сном насытилась сполна;
Достигла больше нашего она[69]

.

В новейшей истории до пандемии 2020 года самую страшную панику у человечества вызвал СПИД — тяжело протекающее и потенциально смертельное аутоиммунное заболевание, возбудитель которого передается в том числе половым путем. Свои самые глубокие интимные переживания мы испытываем во время секса, который не только доставляет нам наивысшее наслаждение, но и приносит в этот мир новую жизнь. Секс стал возможным способом передачи не только нелетальных венерических болезней, но и новой инфекции, буквально превращающей его в смерть, — этот казус странным образом обладает большим культурным потенциалом. Секс — творец людей, и если думать, что ему под силу их уничтожить, то в наших глазах он станет как привлекательным, так и отталкивающим.

В 1980-х и 1990-х годах СПИД породил тревожные и порой истерические псевдонравственные дебаты о сексе. В марте 1983 года в журнале Observer в рецензии на телевизионный документальный фильм о новом феномене, который впоследствии был назван «СПИДом с полной клинической картиной», Мартин Эмис[70] писал: