Вот я

Я ничему из этого не верю, но я верю в это.

(Пауза.)

Как бы там ни было, именно в эти десять дней положено просить у близких прощения за все нанесенные им обиды — "вольные и невольные".

(Пауза.)

Джулия…

Джулия:

Он всего лишь дантист.

Джейкоб:

Я искренне и сильно сожалею обо всех случаях, когда я тебя осознанно или неосознанно обижал.

Джулия:

Ты меня не обижал.

Джейкоб:

Обижал.

Джулия:

Мы совершали ошибки, причем мы оба.

Джейкоб:

На иврите слово, означающее грех, переводится как "промах мимо цели". Прости меня за те случаи, когда я согрешил перед тобой, немного уклонившись от цели, и за те случаи, когда я бежал прочь от того, к чему должен был спешить.

Джулия:

Там была еще другая строчка: "И все, что прежде было бесконечно далеким и неизъяснимым, по-прежнему неизъяснимо, и в комнате рядом с тобой".

Полная тишина, оба думают, что связь прервалась.

Джейкоб:

Ты дверь открыла, не сознавая. Я, не сознавая, закрыл.

Джулия:

Какую дверь?

Джейкоб:

Рука Сэма.

Джулия принимается беззвучно плакать.

Джулия:

Я прощаю тебя, Джейкоб. Прощаю. За все. За все, что мы прятали друг от друга, и за все, чему позволили встать между нами. Придирки. Умолчания и упрямство. Подсчеты. Все это теперь не важно.

Джейкоб:

И всегда было не важно.

Джулия:

Нет, было важно. Но не настолько, как мы думали.

(Пауза.)

И надеюсь, ты меня тоже простишь.

Джейкоб:

Я да.

(Еще одна долгая пауза.)

Я полностью с тобой согласен. Было бы лучше, если бы я мог дать выход своей тоске.

Джулия:

И гневу.

Джейкоб:

Я не гневаюсь.

Джулия:

Гневаешься же.

Джейкоб:

Правда, нет.

Джулия:

Что тебя так злит?

Джейкоб:

Джулия, я…

Джулия:

Что с тобой сталось?

Они молчат. Но это не то молчание, к которому они привыкли. Не то, каким оно бывает, когда отшучиваются, ускользают и маскируются. Не молчание стены, а молчание, создающее пустоту, которую нужно заполнить.

С каждой секундой — а секунды сыплются и сыплются — возникает все больше пустоты. Она принимает форму дома, куда они могли бы переехать, если бы решили попробовать еще раз, вполне и без оговорок взяться за труд вновь найти счастье вместе. Джейкоба засасывает пустое пространство, и он до боли хочет, чтобы его допустили туда, в эту распахнутую для него дверь.

Он плачет.

Когда он плакал последний раз? Когда усыплял Аргуса? Когда разбудил Макса сообщить, что не улетел в Израиль, и Макс сказал: "Я знал, что ты не поедешь"? Или когда, стараясь поддержать проснувшийся у Бенджи интерес к астрономии, повез его в Техас, в Обсерваторию Макдоналда, где они смотрели в телескоп, и в их глазах, словно океаны в раковинах, помещались галактики, и когда ночью они лежали на крыше арендованного домика и смотрели в небо и Бенджи спросил: "А почему мы говорим шепотом?", а Джейкоб ответил: "Я и не заметил", а Бенджи сказал: "Когда смотришь на звезды, невозможно говорить громко. Интересно, почему?"

Как играть последние воспоминания

Мое первое воспоминание: отец, убирающий с крыльца мертвую белку.

Мое последнее воспоминание о том доме: оставляем ключ в почтовом ящике, запечатанный в конверт с маркой без обратного адреса.

Мое последнее воспоминание о матери: я кормлю ее с ложечки йогуртом. Я безотчетно изобразил звук самолета, хотя уже пятнадцать лет никого не кормил с ложечки. От смущения я не смог даже извиниться: я как бы не заметил. И она подмигнула, я в этом уверен.

Мое последнее воспоминание об Аргусе: его дыхание становится все глубже, пульс все реже, и в его закатывающихся глазах я вижу собственное отражение.

Несмотря на письма и сообщения, которыми мы обменивались и после, мое последнее воспоминание о Тамире — Айслип. Я сказал ему:

— Оставайся.

А он в ответ спросил:

— Тогда кто же полетит?

Я сказал:

— Никто.

И он спросил:

— Тогда что спасет положение?

А я сказал:

— Ничего не спасет.

— И махнуть рукой? — спросил он.