Вот оно, счастье

Так оно в итоге и вышло. И Чарли – которая была Шарлоттой для всей остальной семьи во всех прочих комнатах – умерла вместе с ним. Шарлотт Трой была из тех лучезарных детей, какие носят в себе солнечный свет. Белокурая и шустрей на улыбку, чем Ронни, шустрей на понимание того, что улыбка эта – золотой ключик, на понимание, сколько всего в жизни можно им отпереть и, в первую очередь, что домашние хлопоты и школьные задания – не для таких, как она. Она сражала непобедимых монахинь, подделываясь под ангела. Пока под водительством крабьих клешней миссис Дотт Ронни осваивала прилежное фортепиано, Шарлотт желала танцевальных мелодий, а когда не удосужилась их выучить, заставила их играть свою сестру, чтобы она, Шарлотт, могла потанцевать. Когда ей исполнилось тринадцать, она пронзила отцовское сердце, назвавшись Чарли. Он никак на это не откликнулся, но где-то под ребром почувствовал палец своего отца на той старой занозе. С тех пор она стала Чарли, а Чарли был апрельским грибным дождиком, быстрой пылкой яркостью, неукротимым закаленным обаянием, сочетавшимся с живостью ума, какую в ту пору в среде аристократов именовали чарующей.

Я отдаю себе отчет, что говорю это спустя много лет. Но Чарли Трой была, что уж там, богиней.

Да-да, конечно, конечно.

Дело в том, что Софи я в тот раз не увидел. В приемную она так и не пришла. Поутру заглянул Доктор, произнес “Иди домой” без всякой пунктуации и не шевеля усами – и был таков.

На подходах к пятнице о Софи я не забыл, не потерял к ней нисколько свечения внутри. Платоническая любовь существует на другом плане бытия, говорили нам в семинарии, это нечто приподнятое, вознесенное куда-то над грязью и по́том. Недосягаемо оно для возникновений и исчезновений мирской жизни. Я шел домой из Авалона под тугими синими небесами, у меня в висках скакал, как плененная лягушка, пульс. Когда заворачивал в ворота к прародителям, мне уже удалось нащупать завернутую штопором логику: заявившись в дом, чтобы забрать ее сестру в пятницу в кино, я докажу свою любовь к Софи.

О свиданье я не объявлял – по крайней мере, словами, – но Кристи прочел об этом в моих нахохленных разглядываниях себя в зеркальце, висевшем на балке, и потер руки.

– Встречаешься с ней? – Подтверждения ждать не стал, а я его не одернул, но он вылез из постели и обошел меня кругом, как обходят, наверное, скотину, предназначенную к продаже. – Ты же вот так не пойдешь?

– А что?

Он сморщил всю кожу на лице, сгустил свою критику и подал ее в холодной воде одной-единственной фразы:

– Ты на священника похож.

В пятницу вечером я отправился в путь, облаченный в свои черные церковные брюки и в одну из обширных рубашек без пуговиц, одолженную у Кристи. Сорочка больше походила на тунику, заправлена была в штаны, однако, пока я шел по деревне, то и дело вздымалась и надувалась хлопковым воздушным шаром, и вскоре я сделался ходячим парашютом. Не изменив, как и ожидалось, фахским обычаям, мои прародители воздержались от комментариев, но я знал, что Дуна внутренне бурлит весельем – сунул мне десятишиллинговую купюру, Только цыц! – а в Сусе сплошь семена расстройства: в споре о моем возвращении в семинарию дед и бабушка заняли противоположные позиции. Прежде чем уйти мне из спальни, Кристи повелел “Стой!”, плеснул пряным лосьоном себе на ладонь и похлопал меня по шее с обеих сторон. Я бережно обустроил вихор так, чтобы он вновь прикрывал шишку у меня на лбу.

Проход по аллее к Авалону оказался, возможно, самой долгой прогулкой в моей жизни. По обе стороны, предоставленные себе, высились старые деревья, отороченные папоротниками в свежей листве, неоновыми там, где падал на них свет, темными и дивно-сказочными – где не падал. На полпути к дому догнал меня шофер Хини. Облако волос, присыпанных сединой, нетленный черный костюм – кивок почтенному кучерскому ремеслу. Ради меня останавливаться не стал, но, проезжая мимо, бросил взгляд, из которого я понял, что по заказу Чарли Трой он тут уже бывал, а в этой конкретной игре в солдатики я всего лишь очередной новобранец.

Хини оставил автомобиль на холостых оборотах на развороте перед домом. Он знал, что пунктуальность не в характере мисс Трой, но знал и то, что “форд” более всего на дух не выносит, когда им помыкает ключ зажигания, а потому Хини заключил с автомобилем пакт. Я прошел мимо. Из-за жары окно у автомобиля было опущено, рука праздно торчала наружу. Хини держался шоферского кодекса и глаз с ветрового стекла не сводил. Я поднялся по лестнице уж не знаю как, нажал на дверную ручку, поворотился к царственному райскому виду, открывавшемуся с крыльца, и весь представлял собою пантомиму юного джентльмена – за вычетом лягушачьей прыгучести, пульсаций в шишке на лбу и парашюта, который необходимо было то и дело заправлять.