Вот оно, счастье

Помимо звонивших, навестила нас и миссис Мур. Вообще говоря, миссис Мур от случая к случаю служила у моей бабушки домработницей. Горбатая вдова Мафусаила, миссис Мур держала в памяти происхождение деревни с тех самых пор, когда отступило море и на траве забилась рыба. Если хватало времени, она способна была пересказать всю историю прихода. На себе испытала она тысячу дней дождя, косматую годину мошкары, а также кюнас вор[44] – Великую Тишь, когда женщины в Фахе перестали разговаривать с мужчинами. В том, что миссис Мур все еще не в земле, состояло одно из чудес Фахи. Она хранила в голове безупречный список покойников и их родственных связей, могла заткнуть за пояс Анналы мастеров[45] и дать фору сорока пыльным томам приходских записей, просуществовавшим до пожара, и спасенным четырнадцати, просуществовавшим до потопа. Она знала, кто в какой могиле и кто слоем ниже (и кто слоем еще ниже – те поднимались обратно к поверхности на дрожжах бесед между червями, жирными и довольными своим проницанием жизни, пока Шимон из Келли не назначил их наилучшей наживкой для ухмылявшегося в реке лосося). Миссис Мур прожила достаточно, чтоб стать неофициальной советницей по делам мертвых, когда приходило время искать предков. В привычном своем триколоре зеленого габардина, оранжевого платка и белесого судейского парика миссис Мур объявлялась, держась за обширный мешок, из которого со всею серьезностью извлекала жестянки, банки и бутылки всевозможных моющих средств, две “чистые” тряпки, проволочную мочалку и Фло – печальнейшую на свете перьевую метелку.

На фоне миссис Мур Суся смотрелась молодой, что, вероятно, было подспудной причиной для найма. Другая причина, возможно, состояла в том, что миссис Мур курила. Не успевала она появиться, как ей сразу требовалось курнуть – “Лесной жимолости”[46], и Суся всегда составляла ей компанию. Пусть миссис Мур сипела и плевалась и в груди бывало тяжко, пусть кожа у нее походила на линолеум, а все лицо морщилось от дыма, виновник всего этого – погода. Миссис Мур рекордно долго не роняла пепел. Она работала с прикуренной папиросой в отставленной на балетный манер руке, на кончике изысканно громоздилась башенка из пепла, за которой следить было незачем, покуда миссис Мур стирала пыль – или производила то же действие в замедленном темпе, от чего пыли ничто не грозило, – пока башенка не готова была обрушиться, и в последний миг, словно папироса стала дымившимся продолжением ее самой, миссис Мур подносила ее к маленькому своему рту и затягивалась как про́клятая. Она тянула в себя папиросу, и дымчатый пунктир ее бровей плыл вверх и не оставлял никаких сомнений, что ко праху прах судьба ее – и недурная, между прочим.

В уборке мастерицей она не была. Имелась у нее своя система, миссис Мур всегда делала одно и то же в заведенном порядке, премного обожала застилать плиту вощеной бумагой, но частенько терялась посреди той или иной задачи, оставляя за собой след из тряпок, откупоренных склянок и жестянок, и Суся шла по этому следу, завинчивая и закрывая, и тоном куда менее строгим, чем сама она, окликала:

– Ой, миссис Мур? Это вот сюда?

Было в этом что-то от пантомимы. Но, как и во всем в Фахе, далеко не только. В конце концов я постиг, что первым нанял ее Дуна, когда уехал последний его сын и жена впала в безмолвное страдание, какое в те дни не именовалось депрессией и ни в каких обсуждениях не фигурировало, однако разрушало столь же многих. В удаленных домах под дождем нисходило сокрушавшее дух одиночество, проникало внутрь, и, хотя двери никто не запирал, удалялось оно неохотно. Я узнал, что миссис Мур была сюрпризом бабушке от деда, и понял, что стала она самым неожиданным посланником любви – так Дуна показал, что видит Сусины страдания и общество ей будет бальзамом на раны. Зная, что Суся от подобного откажется, он преподнес это ей как благотворительность. Зная, что миссис Мур не примет благотворительность, он преподнес ей это как жест милосердия к супруге. Те несколько пенсов, которые Дуна платил миссис Мур, были, сдается мне, ее единственным доходом.

Как все, что обустраивалось в Фахе, эта договоренность претворялась на одном уровне, а на самом же деле была чем-то совсем другим. Вот так, чтобы не ранить ее чувства, Дуна с Сусей продолжали делать вид, что миссис Мур по-прежнему превосходная домработница. А чтобы не ранить Сусю, миссис Мур делала вид, что приходит ради уборки. Многие годы была она постоянной гостьей. Бурный вечер переписи населения 1956 года застал миссис Мур под крышей моих прародителей, она списала со своего возраста три года, чтобы значиться семидесятипятилетней, и в комедии статистики запечатлелась как “девушка-служанка”.