Вот оно, счастье

А вот это уже рискованно. Матью Пул, как вы помните, тот парень, какого нередко заставали за тихим смехом себе под нос. Так вот, в Фахе о Матью чаще всего говорили, что он жуть какой смышленый, и слово жуть применялось тут ловко и имело сразу два смысла: понималось и как что-то чудесное, и как что-то ужасное, смышленость в ее жути – дар и бремя, нечто трудное в обращении и чрезвычайно острое, подобное мечу в мягких тканях ума. В целом же лучше быть не слишком смышленым – такая была в Фахе философия, и пусть в ту пору считал я ее отсталой, вскоре смог понять ее мудрость и признать, что человек – не сплошь один лишь ум.

Бат уж собрался было ответить на этот риторический вопрос, но Мылан пресек этот ответ логическим завершением:

– Дни тягот в вашей жизни сочтены.

От фразы этой захватывало дух, и первый миг собрание впитывало ее смысл. Я оглядел их с моего места на заднем крыльце. Мысль показалась слишком громадной – или же это опытная действительность чересчур резкая, не усвояемая. Словно бы призваны были сами тяготы их жизни, словно вошли они в распахнутую дверь – история холода и дождя, грязи и луж, темноты, разочарования и усилий и вновь разочарования, – и вот встретились они с армией сверкающего белого металла. Как всегда при столкновении с чарующей фантазией, никто не знал, что тут сказать.

– Кабы вторгся Бонапарт, – произнес себе под нос Бат и покачал головой.

Мылан довел свое выступление до финального занавеса, сообщив публике новость, что любой прибор можно приобрести.

– Можно взять по одному всех, прямо сейчас, – сказал он. – Всех по одному, а? – Он расплылся в обворожительной улыбке, адресованной Сусе. – Вот эта чудесная электроплитка, она прекрасно смотрелась бы в таком милом и уютном доме, как ваш, хозяйка. Вижу ее прямо здесь. Славный тостер на стол, чтоб жарить вам утренний хлебец. Не придется больше растапливать, ждать, пока разгорится, и совать хлеб в дым. Никаких больше прокопченных тостов, – сказал он, не отдавая себе отчета, что никто в Фахе не ел тосты, а “прокопченный” – характеристика не принижающая.

Суся сморгнула, но в ответ не улыбнулась. Возможно, она втянулась в действо воображения, пытаясь представить себе тотемы современности в комнате с покатым полом и кривыми стенами, с двенадцатифутовым очагом, где огонь горел прямо на полу, а солнечный свет проникал в печную трубу такую широкую, что Дуна как-то раз смог взобраться по ней и вылезти на крышу, выиграв стигийский спор с Батом насчет каменной кладки дымоходов или насчет прохождения чистилища. Как, полагаю, и все присутствовавшие, моя бабушка, возможно, оробела от чувства, что приборы взирают на нее и ее жизнь с хладным осужденьем. Не мог не думать я о том миге, когда Пип глядит на свои ботинки и осознаёт, до чего они грубые. Мне жгло запястья. В защиту своих прародителей я ощутил вспышку негодования и пожелал, чтобы Мылан со всеми своими машинами убрался отсюда прочь.

И тут, когда публика сдулась, газ спектакля высвистел вон и люди вновь разглаживали в уме складки своих обстоятельств, в каких цена любого приобретения оказывалась заоблачной, Мылан раскинул руки, подобно Христу на картинке над окном, и нанес решающий удар.

– Любой представленный здесь прибор можно купить в рассрочку.

В рассрочку. То было опережение времени, вымогательская записка от будущего. Тут же возникло во мне серое гнетущее чувство: я знал, что тяготы трехштырьковым штепселем не одолеть, а будущее небесплатно. Думаю, понял я и то, что живу на кромке мира, из кромки той непрерывно сдувает волокно за волокном, и в ту самую рассрочку сдуло еще несколько.

Собрание завершилось, женщины подались к холмам суровых сэндвичей и к заварному кексу, которому был вынесен приговор Просто прекрасный, а Мылан бродил среди них, держась за планшет с пристегнутым к нему бланком. О Киф встал и ударился своей облаченной в носовой платок головой о трап, ухмыльнулся привычному злосчастью, словно то был Бог, что вечно лупит его по голове как бы в извращенной любви к О Кифу, а затем они с Батом ушли за дом – исторгнуть воды.

29

Софи Трой.

Имя – штука исполинской силы, произнесение его – и зов, и итог, а потому если встать на пустынной дороге и выкликнуть имя, то это своего рода заклинание, или было оно таковым для меня. Кажется, в некоторые тогдашние дни я почти ничем другим и не занимался. Выходил из дома и шел, запястья в лубках жгло, солнце чиркало меня по лбу, а я размышлял о Софи Трой, произносил ее имя и находил в том некое утешение, отчего мое одиночество уменьшалось. Таков финт судьбы, уготованной для влюбленных: одиночество теперь сделалось глубже и вместе с тем сумрачно сладостнее.