Вот оно, счастье

Он располагал всеми инструментами риторики. Если задержаться в школе после двенадцати лет, им выучиваешься. Там преподавали “Письмо Честерфилду” Джонсона[103] или всякие фрагменты из Свифта, и в простых и придаточных ты соображал, а также получал на дом разбор предложений. Знал все от аллитераций, аллюзий, амплификаций, аналогий и анафор (“Если нас уколоть – разве у нас не идет кровь? Если нас пощекотать – разве мы не смеемся?”[104] Когда-то мог я процитировать любой монолог Шейлока. Благослови Господи те дни) до метонимий и метафор, оксиморонов и сравнений. После Галлия эст омнис дивиса ин партес трес ты узнавал из латыни нон соло сед этиам[105]. Сказать же я хочу вот что: основополагающим и почитаемым была она, эта легкая витиеватость.

И продолжал себе Мылан, подпуская антанагогу (“Этот обогреватель не так красив, как у вас огонь, однако выдает больше киловатт”), энумерацию (“Мотор, насос и барабан – все новейшее”) и эпизеукс (“Мощь, мощь, мощь”).

Его публику в этом двухсотлетнем доме заворожили и солидные чужестранные звуки технических характеристик и киловатт, и то, как Мылан увязывал слова с волшебством приборов, замерших безмолвно и могущественно, подобно божкам.

Время от времени, поскольку сам я был из Дублина, где всем этим пользовались уже лет двадцать, соседи поглядывали на меня, чтоб я подтвердил все эти чудеса, и Мылан, чувствительный к любому вздоху своей публики, тут же усек это и, изобразив жестом петлю, втянул меня в дело. Скажи им, сынуля.

Зная о мистической силе технического жаргона, Мылан, не стесняясь, употреблял германский язык электротехники, с его помощью управляя зрителями, наводя на них немного страху и оторопи, словно все, что было им доселе известно, как они только-только начали осознавать, известно им было не очень-то.

Мылан сказал, что первый закон инженерного дела состоит в том, чтобы сделать мир лучше. (Второй закон он не сформулировал: все без исключения, созданное инженерами, рано или поздно сломается; однажды, обычно назавтра после того, как стал незаменимым для жизни, тот или иной прибор откажется от всякой ответственности и не станет включаться, ты жмешь на красную кнопку, а прибор молчит себе и смотрит на тебя, ты жмешь на кнопку вторично, словно прощая прибору этот единственный раз, когда он позабыл свое дело и позабыл, что весь смысл его как раз в этой малой задаче, и вот ты жмешь на красную кнопку или щелкаешь тумблером, и совершенно ничего не происходит – менее чем ничего, минус-действие, поскольку покажется, что все стало даже хуже, чем просто бездействие прибора, потому что теперь ты не только не помнишь, как жил прежде, но придется еще и искать ремонтника, и пусть что-то в тебе всегда понимало, что живешь ты в забытом медвежьем углу, четких доказательств не находилось, пока не возникала нужда вызывать ремонтника в Фаху. Куда? О, может, на той неделе заедет один, уж точно не позже следующей за ней или следующей далее, и постепенно до тебя доходит: чтобы поездка его имела для него смысл, тот же самый человек ждет, когда поломается еще какой-нибудь прибор, и ты продолжаешь жать на красную кнопку, потому что сегодня, после того как он отдохнул, кто знает, может, он включится, а когда этого не случается, когда попробовал ты одновременно жать на кнопку и слегка толкнуть, затем толкнуть посильнее, затем встряхнуть, постепенно и скорбно катясь под уклон, пока не брался пинать прибор, когда упрямство дурацкой этой машинки начинало казаться столь вызывающим, что не только падал стяг на флагштоке мужества, но подламывался и сам флагшток, а пустой белый взгляд не стирающей стиральной машинки вносил раздор в супружеские жизни, и потому многие мужчины и некоторые женщины не гнушались покуситься на прибор, подступаясь к нему с грубыми железными инструментами прежних времен и с нулевыми знаниями, потроха прибора вываливались на пол, красная кнопка затеряна где-то, и вот тут на пороге появлялся ремонтник со своей проплаченной улыбкой: Понаделала она вам чуток хлопот, а? Пристально оглядывал доморощенную разруху, после чего неспешно кивал и сообщал вам третий закон: Боюсь, встанет оно вам во сколько-то. А вскоре после – и четвертый: У меня при себе нету такой детали.)

Об этих законах Мылан заикнуться позабыл. Покончив со славословием, почуяв наверняка, что публика у него в руках, и, словно подслащенный воздух, унюхав во всех желание, Мылан умолк. Откинул назад роскошную шевелюру, глаза темны и томны, как виноградины в оранжерее Пилкингтона. Покрутил носком двухцветного ботинка и глянул на него, словно вспоминая или предвкушая танец, а затем хлопнул крупными ладонями.

– Ну что ж. Таким-то смышленым людям, как вы, и объяснять незачем, верно?