Вот почему я врач. Медики рассказывают о самых незабываемых моментах своей работы

Мне предложили поговорить с дежурным врачом реанимации – возможно, он чем-нибудь поможет. И, может, из-за того, что я был врачом, мне разрешили спать в отделении неотложной помощи той ночью. Мне выделили койку. Это было очень трогательно. Сперва мне совершенно определенно велели забрать сына домой, где его ждала смерть, но теперь по крайней мере позволили ухватиться за последнюю соломинку.

Итак, утром пришел реаниматолог и сказал:

– Ну, я действительно ничего не могу сделать. Но в больнице Виктории есть один парень, Санджай Мехта, который проводит клинические испытания лекарства от легочной гипертензии. Не знаю, добьется ли он чего-нибудь, но, может быть, он согласится вам помочь.

Мы вернулись домой. Теперь Ною требовался кислород двадцать четыре часа в сутки, чтобы оставаться в живых. Я позвонил доктору Мехта и рассказал ему о Ное, а в ответ услышал:

– Привозите его сюда. Привозите немедленно.

Так я и сделал.

– Я занимаюсь исследованием препарата, который дает хорошие результаты, – сказал доктор Мехта. – Но вашему сыну придется пройти обследование, перед тем как участвовать в клинических испытаниях.

Фармацевтические компании настаивают, чтобы для испытаний отбирали подходящих людей – тех, кому действительно можно помочь. Они не хотят работать с безнадежными пациентами, ведь их состояние может не улучшиться, и тогда есть вероятность, что лекарство признают бесполезным. Им нужны пациенты, чьи дела пока не настолько плохи, что препарат не поможет.

Чтобы стать участником клинических испытаний, Ной должен было пройти сто пятьдесят метров за шесть минут.

Он ни при каких условиях не смог бы этого сделать. Но вдруг Далии пришла в голову мысль: если мы дадим Ною кислород и позволим воспользоваться ходунками у него, возможно, получится. Но допустима ли такая помощь?

Доктор Мехта просмотрел все бумаги и сказал:

– Нигде не оговаривается, что вы не можете использовать кислород или ходунки.

Так что Ной пристегнул кислородный баллон, оперся на ходунки, а я держал секундомер, чтобы засечь время. И он это сделал. Его допустили к участию в исследованиях.

Лекарство и правда помогло. Нам удалось привезти Ноя домой из больницы. Он по-прежнему был на кислороде двадцать четыре часа в сутки, но задыхался все реже. Его ногти были уже не такими синими. Его губы были уже не такими синими. И он снова был дома.

Примерно через год он опять попал в беду. И мы отвезли его к доктору Мехта, который проводил испытания еще одного нового препарата. Ной начал принимать его, и через два дня я понял, что лекарство действует. Я уже очень давно не видел, чтобы Ной так хорошо выглядел.

Через несколько лет все повторилось. Состояние Ноя ухудшилось, и ему пришлось лечь в больницу. После трехнедельного пребывания там все, включая его самого, решили, что дело безнадежное. Он не говорил. Не мог ходить. Он снова посинел. Его одолевала одышка. Он хватал ртом воздух. Нет сил. Нет аппетита. Никакой деятельности. Никаких желаний. Он совсем сник, что было необычно для него, поскольку по натуре Ной оптимистичен и жизнерадостен.

Я думал, что должен как-то растормошить его. У нас был маленький ритуал: каждый раз, когда Ноя выписывали из больницы, мы спускались в кафетерий и покупали небольшой перекус – пончик и колу. Простой праздник в знак того, что мы возвращаемся домой. И в этот раз, чтобы поднять ему настроение, я все время говорил ему:

– Завтра, что бы ни случилось, мы пойдем в кафетерий за пончиком и колой.

Дни становились все длиннее и тоскливее. Но в один прекрасный день нам показалось, что он немного окреп. У него все еще были синие ногти и синие губы. Он был очень бледен, очень слаб и не мог встать даже для того, чтобы сходить в туалет. Но я решил, что сегодня тот самый день, и сказал:

– Ной, мы больше не будем откладывать это дело. Пойдем в кафетерий и купим пончик с колой.

Я ни у кого не спрашивал разрешения. Я посадил его в инвалидное кресло, подключил кислород, взял переносную капельницу, прикрепил ее к креслу-каталке, и мы поехали. Мы прошли мимо поста медсестер. Никто не сказал ни слова. Никто не задавал вопросов.

Мы добрались до кафетерия. Ной сидел в инвалидном кресле, а я – напротив. Он сделал глоток колы, и мы оба поняли, что попытка была хорошая, но у нас ничего не получится. Придется отвезти его обратно в палату.

Я встал, и он кивком головы подозвал меня.

Я опустился на его уровень. Вы должны понять, что он был очень бледен. Его лицо посинело. Он снял дыхательную маску – и не забывайте, что он не любит прикасаться к людям или чтобы к нему прикасались. Он наклонился прямо ко мне, к моему лицу, и прошептал:

– Ты хороший врач.

Но я услышал: «Ты хороший отец».