Вот пришел папаша Зю…

Софокл как раз был занят весьма важным делом: шнурком от ботинка он доставал провалившиеся пробки из винных бутылок. Это было делом кропотливым, тонким, можно даже сказать, ювелирным, и требовало большой сосредоточенности и усердия. Суть его заключалась в том, что плоский шнурок, сложенный петлёй, нужно опустить в пустую (если не считать пробки и дохлых мух) винную бутылку, набросить его там на торец пробки, и аккуратно подтянуть к горлышку, одновременно маневрируя бутылкой. Нужно стараться, чтобы пробка не вывалилась из петли (тогда начинай всё сначала), не перекосилась (а то не попадёт в горлышко), чтобы шнурок не перекрутился (а то ничего не получится) и не лопнул (его перед работой нужно проверить на прочность, как верхолазы проверяют спасательные верёвки). Если все эти правила соблюдены, и пробка точно вошла в горлышко, тут наступает самый ответственный момент: сильным уверенным движением нужно рвануть шнурок, обмотанный вокруг ладони, и — шпок! — со смачным звуком пробка вылетает из горла. Всё — бутылочка готовенькая. Неси и сдавай.

Как раз в ту минуту, когда Софокл, от усердия высунув язык, набрасывал шнурок на эту чёртову пробку, которая почему-то всё время выскальзывала, открылась дверь, и к нему, уже по-свойски, без стука, вошёл Ёлкин. Рука Софки дёрнулась, и пробка в очередной раз выскользнула из петли.

— А, мать твою, ё-моё, — ругнулся Софокл, но, увидев гостя, расплылся в улыбке: — Николаич! Проходи, проходи!

Борис Николаевич, с трудом маневрируя по заставленному бутылками полу, попытался пройти к свободному стулу, но не совсем удачно, и бутылки, как кегли, валясь и роняя друг друга, устроили страшный звон и переполох.

— А-а, понимаешь… — проворчал Борис Николаевич. — Развёл тут…

— Так заработок ж, Николаич, — невозмутимо сказал Софокл. — Вот считай, по восемь копеек бутылка…

— Ладно, это ты сам считать будешь, — перебил его Ёлкин. — Ты мне лучше вот что скажи: у тебя резиновые сапоги и телогрейка найдутся? Борька, внук, понимаешь, в колхоз на картошку едет, ему нужны сапоги да телогрейка.

— Сделаем по первому разряду, Николаич! Какой размер-то у Борьки твоего?

— Да ты, лучше, того… побольше.

— Все баки вокруг обшарю, а тебя уважу, Николаич! Об чём речь!

— Только ты того… — замялся Ёлкин. — Не говори уж ему, где взял-то. А то они, молодёжь-то, знаешь…

— Ясное дело! Молоток!

Когда через пару дней Борис Николаевич преподнёс внуку узелок — завёрнутые в телогрейку кирзовые сапоги (Софокл так постарался, что вместо резиновых даже надыбал кирзовые), то думал, тот будет фыркать и ни за что не облачится в эти помоечные трофеи. Борис Николаевич даже приготовился к проповеди на тему своей трудовой юности.

— На вот. Я тебе тут для колхоза приготовил одёжу кое-какую…

Борис Ёлкин-младший, развернув узел и увидя такой живописный наряд, пришёл в дикий восторг.

— Дед, это же класс! — заорал он. — Где ты всё это достал?! Это же последний писк моды!

Да, у молодёжи сейчас входил в моду новый стиль «гранж». Ещё он назывался «назад — в светлое будущее» или «я живу при коммунизме». Если Борис с ребятами встречали кого-нибудь, одетого в этом стиле на улицах Москвы, они с превеликой завистью осматривали счастливчика и долго смотрели ему вслед. На рынке эти шмотки стоили ужасно дорого, и Борис-младший, зная о тяжёлом материальном положении своей семьи, родным о них даже не заикался. Он, правда, и не подозревал, что именно эта клёвая куртяга называется телогрейкой. Он думал, что «телогрейка» — это какая-то очень тёплая футболка. А сапоги вообще превзошли все его ожидания.

— Дед, это что, настоящая кирза?! — Ёлкин-младший обнюхивал голенища сапог. — Класс!

Он тут же напялил на себя обнову. Сапоги оказались на два размера больше и протёрты на сгибах. Телогрейка была вся в масляных пятнах, затёртых до блеска, и прожжённой в нескольких местах: из дыр торчали клоки грязной ваты.

— Деда… это же… — завороженно шептал Борис, оглядывая себя перед зеркалом. — Это же… кайф.

Так как сапоги оказались велики, и при ходьбе сваливались с ног, Борис Николаевич предложил внуку соорудить портянки.

— А-а! Портянки… — завороженно произнёс Борис-младший, предвкушая в новом для него слове ещё один приятный сюрприз.

Борис Николаевич с большим удовольствием разорвал на полосы кусок портьеры, уселся на стул и стал обучать внука наворачивать портянки.

— Наука эта нехитрая, но без умения мозоли заработаешь, — поучал он. — Смотри сюда и учись, пока я жив. Берёшь портяночку… Внимательно смотри! — р-раз вот так. И вот так! Так и так! — Борис Николаевич сделал несколько ловких движений, и нога его оказалась обёрнутой шторой плотно и аккуратно. — Во, глянь-ка, нога как куколка получается. Это тебе получше, чем в носке будет, понимаешь.

Ёлкин-младший восторженно смотрел на ногу деда: она действительно стала похожа на аккуратно запеленованного младенчика. Он и не подозревал, что дед может так здорово наворачивать портянки.

— Ух ты! — восхитился Борис-младший. — А ну-ка, дед, дай я.