Вот пришел папаша Зю…

И двинулась голодная оборванная толпа к Борису Николаевичу. Почувствовал он её леденящее душу дыхание, и мелко задрожали, позвякивая, бутылки в авоське. И не столько своей смерти устрашился Борис Николаевич, а понял он в эту минуту, что много виноват он перед этими озлобленными и несчастными, и что если не сейчас и не перед ними, то всё равно когда-нибудь ему ответ держать придётся. Может, в том далёком девяносто первом, переоценил он свои возможности, не по его плечу сия ноша — Россия — оказалась, не смог он свои иллюзии соразмерить с реальностью. А если совсем честно, обуяла его гордыня, народным героем быть возжелал… Царём всея Руси…

И опустил он на грудь седую голову, упал на колени:

— Простите…

Но народ напирал, тянул руки к эшафоту, жаждал возмездия.

— Громада! Опомнитесь! — встал грудью на защиту своего друга Лукашёнок. — Не свершайте самосуда!

С него сбили шапку. Лёгкий ветерок загулял по реденьким волосам белорусского президента и вдруг поднял кружок зачёса над его лысиной и держал так, образуя нимб. Разгорячённая толпа, увидав этот нимб, вдруг замерла и отшатнулась:

— Гля, мужики, и этот святой!

В возникшую паузу снова вынырнул главный общественный обвинитель и презрительно вынес свой заключительный вердикт:

— Поверженного врага не бьют!

— Мужики! Муцовна уходит! — вдруг заорал кто-то от вагончиков «Вторсырьё».

Обитатели, мгновенно забыв про всех президентов — бывших, настоящих и претендующих, похватали свои мешки с добычей и бросились к вагончикам.

Уже совсем стемнело. Борис Николаевич потерянно стоял у закрытых вагончиков: не успел он — ушла, не дождавшись его, «Муцовна». Намотав авоську на искалеченную руку, сутулившись, стоял он и думал, что вот и холодать стало, а он в лёгкой курточке… Надо бы подыскать кое-чего из одежонки… фуфайчонку бы какую…

— Что, не успел свои трофеи-то сдать? — вдруг услышал Ёлкин за спиной женский голос и обернулся.

Это была женщина в чёрных платках, у которой сын погиб в Чечне.

— Да, вот… не успел…

— Что же ты, без хлеба теперь остался? — просто и по-матерински спросила женщина.

— Вот… получилось… понимаешь…

— Эх ты-ы… Ладно, держи вот, — женщина достала из-под платков на груди буханку чёрного хлеба, разломила пополам и почти сердито сунула половину Борису Николаевичу.

Тот инстинктивно локтём прижал хлеб к себе и посмотрел в лицо женщины. На него, будто издалека, глянули её ввалившиеся глаза, и Ёлкину снова стало жутко.

— Простите… — прошептал он.

Женщина посмотрела на него долгим взглядом.

— Бог простит, — сказала она и поспешно удалилась.

— Спасибо…

Борис Николаевич сначала увидел, как хлебная корка в его руке стала быстро покрываться тёмными каплями, а потом понял, что плачет.

Владимир Вольфович находит себя

— Никак сам начальник полигона по нашему уничтожению жалует! — в один из ясных ноябрьских дней вдруг воскликнул кто-то из обитателей, увидев приближающуюся красную «Ниву».

Это был он — любимчик всей страны, завидев которого по телевизору, жители постсоветского пространства бросали свои дела и спешили узреть, а главное, услышать, чтобы потом его изречения и высказывания передавать друг другу, как анекдот.

Выйдя из машины, Жигулёвский стал разминать затёкшие ноги. Обитатели, приостановив труды, потихоньку подгребали к своему начальнику, не скажет ли он им что-нибудь интересное, — не зря же, поди, приехал. А то и просто развлечься — послушать да посмеяться.

Владимир Вольфович прохаживался перед полигоном, готовя себя к речи — будто прибывший в гарнизон генерал, ожидая сбора своих полков.

— Вольфович! — окликнул его от ближайшего костра обитатель по прозвищу Диоген.

Диогеном его назвали потому, что он со своей женой жил в огромной бочке. Сам Диоген утверждал, что в этой бочке когда-то выдерживали коньяк. Остальные обитатели, проходя мимо, не сомневались что квасили капусту.

— Вольфович! — снова окликнул начальника Диоген. — Прошу к столу! — и указал на суп, варившийся в старой кастрюле, переделанной в котелок. — Не побрезгуйте!

Владимир Вольфович, надменно глянув на Диогена, сморщил нос от ароматов варева.

Тут к семейному очагу притопала могутная Диогениха, таща набитый трофеями огромный мешок. В радостном ожидании она заглянула в котелок и нежно спросила:

— Юрчик, что у нас сегодня на обед?

Такое перераспределение семейных обязанностей очень не понравилось Владимиру Волфовичу. Встав так, чтобы дым от костра и запах из котелка были направлены в противоположную сторону, он сделал супругам Диогенам замечание:

— Женщина у вас занимается не своим делом. И мужчина тоже занимается не своим. Должно быть всё наоборот: мужчина должен заниматься общественно-полезным трудом, а женщина должна у костра готовить ему пищу.

— От моего Юрчика у костра пользы больше! — засмеялась голодная Диогениха, готовясь отобедать. — А общественно-полезным трудом у нас занимаюсь я!

— Это позор для мужчины! — Владимир Вольфович набирал обороты, вдохновляясь. — Это потому, что у вас было неправильное воспитание.