Вот пришел великан

- Я прав, Аришенька,- наставительно сказал Владимир Юрьевич,количество страниц современной повести или романа не должны превышать предела человеческого века - цифры сто, потому что написать книгу все равно что прожить жизнь. Я имею в виду талантливую книгу и яркую жизнь! специально, наверное, для меня произнес он эту фразу.- Лессинг призывал работать над страницей прозы как над статуей, а наш Бабель... вы, надеюсь, слышали о таком писателе? - почему-то сострадательно обратился он ко мне. Я молча поклонился ему.- Так вот он установил, что никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя!

У него снова погасла трубка, но он не стал раскуривать ее и собрался уходить. Ирена вторично посигналила мне ящиком стола, но я опять "не понял" намека и подумал, что устойчивость - непреодолимый враг управления!

- Я провожу вас, Владимир Юрьевич,- нервно сказала она "бывшему". Он не попрощался со мной и даже не взглянул в мою сторону. Я попытался убедить себя, что его пренебрежение нисколько меня не задело, и попробовал работать, но это оказалось невозможным,- во мне что-то разорилось, что позволяло легко и бездумно приводить в удобочитабельный вид "Степь широкую". Ирена вернулась минут через двадцать, и я спросил, ради чего она выставила меня на посмешище с этим дурацким "Полетом".

- А как бы ты иначе узнал, что изрекал Дюма, Лессинг и Бабель? полушутя сказала она и посмотрела на меня серьезно и грустно.

Старик, оказывается, приходил, чтобы занять у нее пять рублей.

После работы я, против воли Ирены, увез ее к "себе" в лес. Домой она не позвонила. Мы впервые тогда не разожгли костер, потому что Ирена заснула на сиденье, уткнувшись лицом мне в колени. Она спала, а мне хотелось очищающе покаяться ей в своей брехне насчет рези в желудке и рассказать, как свински безмятежно я жил подле нее эти дни, но будить ее было нельзя,- она спала так безжизненно, прибито и доверчиво мне преданно, что от напряженной затаенности у меня начал болеть затылок в том месте, где была метина от свинцового котяша... Ее нельзя было будить, а боль моя все раскалялась и ширилась, и я стал осторожно массировать затылок сперва одной рукой, потом второй.

- Слушай, Антон,- не шевелясь, слабо позвала Ирена, и я решил было, что это она во сне.- Тебе никогда не казалось, что у нас самая обыкновенная и банальная...- Она запнулась, потому что не хотела произнести ни слово "связь", ни "интрижка".

- Любовная история, что ли? - подсказал я.

- Да. Изрядно замызганная в современной литературе. Знаешь, этот извечный, надоевший всем треугольник!

Я сказал, что любви, если она запоздалая, без треугольников не бывает, и дело не в треугольниках, а в бездарности авторов, дерзающих бормотать об этом. Я подумал и предположил еще, что, для того чтобы написать книгу о любви, нужен большой и свободный талант.

- Что значит свободный?

Ирена по-прежнему лежала, уткнувшись лицом мне в колени.

- Как у Толстого и Флобера,- объяснил я.- Они ведь тоже писали о треугольниках.

- Да, конечно,- согласно сказала Ирена.- Но я все-таки просто-напросто твоя любовница.

- Ты никогда не была моей любовницей! - сказал я.

- А кто же я?

- Возлюбленная моя жена,- сказал я.- Давай, пожалуйста, уедем! Выкрадем Аленку и уедем! Иначе, ты истерзаешь себя.

- Куда мы уедем? - заморенно спросила Ирена и приподнялась. Я засветил плафон, достал с заднего сиденья "Атлас шоссейных дорог" и раскрыл его на сорок шестой странице.

- Например, в Орел или в Брянск.

- Нет, давай искать города с названиями поласковей,- попросила Ирена.Смотри: Нежин... Лебедин... Обоянь... А что мы там будем делать?

- Ничего, что дало бы право потомкам плюнуть на наши могилы,- сказал я.

- Ого! Это уже кое-что значит,- пресно улыбнулась Ирена.

- Я напишу там вторую повесть,- серьезно сказал я.

- О чем?

- О нас с тобой.

- Она будет называться "Куда бегут гонимые"?

- Нет, иначе: "Вот пришел великан".

- Да,- горестно сказала Ирена,- пришел великан... Великан! О нас с тобой писать нельзя. Мы, дорогой мой, слишком отрицательное явление... И какой ты великан! Ты мальчишка... маленький и жалкий, как и я сама...

Она тихо и безутешно заплакала, и я, как в тот наш давний раз, стал щепоткой пальцев обирать с ее ресниц слезы. Они были веские, теплые и большие, как поспелый крыжовник...