Вот роза... [СИ]

— Так. Сейчас можете погулять, ровно час. Вы поняли? Чтоб в десять тридцать были в постелях. У девочек назначаю главной Таню Зарыкину, у мальчиков — Саша! Саша, не подведи, Перебейнос, я на тебя надеюсь. Чтоб к одиннадцати все уже…

— Вы же сказали, в десять трид… — пискнула Инна, и осеклась, когда кто-то дернул ее за рукав.

Оглядываясь и шепчась, хихикая, толпа быстренько повалила к выходу под гулкий шум на эстраде, где таскали провода студенты из соседнего села, назначенные обеспечить музыкой малолеток, смеялись и переговаривались.

Так закончились танцы. Лора стояла одна, ища глазами в редеющей толпе вдруг исчезнувшую Инну, и жалея о том, что они вообще были. Потому что Олежка весь вечер танцевал только с Тоней Величко. Она была такая красивая, миниатюрная, с аккуратно уложенной на плечо волной русых волос, в своих нарядных джинсиках и серой курточке, короткой, с кармашками. А еще — трикотажная черная маечка в обтяжку.

А потом рядом возник Коля, это с ним Лора печально протанцевала последние три танца, прощаясь с мечтой о прекрасном Олежке Рубанчике. Сказал уверенно, так же как сейчас, сворачивая руку кольцом:

— Ну, пошли, что ли? Провожу.

…Уже подходя к старому саду, что темнел макушками деревьев за побеленным, в дырках, забором, Коля остановился, поворачивая Лору к себе и притягивая к голой груди.

— Пусти, — она испуганно выставила оба локтя, упираясь, — да пусти же!

— А поцелуемся, а? Лорчик, ну давай. Разочек только. А я тебе… черт, ты дурная совсем?

Ступил назад, потирая шею, куда Лора чувствительно заехала локтем. Молча отвернулся и зашагал, опустив голову. Лора помедлила и пошла следом.

— Коль? Ну, ты чего? Если я не хочу, так что теперь. Мне притворяться, что ли?

— Та ладно, — неожиданно мирно сказал отвергнутый Коля, — пошли уже, пока вам воротА не закрыли. А то полезешь через забор. Как другие девки.

Замурлыкал что-то, поддал ногой комок глины. Лора пошла быстрее, рядом. Нерешительно сунула руку под его локоть. И дальше шли уже хорошо — молча и мирно, приноравливаясь к шагам друг друга.

Я сейчас лягу и засну, думала Лора, шагая то мелко, то врастяжку, и плевала я на всяких олежек и величко, пусть танцуют. Главное, так пахнет розами, и луна висит, клонится широким лицом, и такие звезды. А Коля вовсе неплохой мальчик, даже обидно, что я совсем в него не влюблена. Если бы влюблена, можно и поцеловаться, но это же в первый раз, никогда еще ни с кем. В первый нужно так, чтоб…

Она подумала, подбирая мысленное точное слово. Чтоб по-настоящему. Торжественно.

И улыбнулась тому, какое слово пришло смешное, как про праздничный монтаж со стихами, которые выкрикивают октябрята, надуваясь от гордости.

— Ты красивая, — отметил Коля, тоже, то мельча шагами, то идя широко, как привык, — я тебя сразу приметил, такая вот. Ну, такая, в общем. Кучерявая. И нарядная. У меня у мамки с такого есть платье, только этот, как его, кримплен, да? Ей дядя Василий привез отрез, когда с Москвы возвращался, ну, через Москву, с северов. Синее такое платье. С розами. Мамка смеется, та шо те розы, кругом розы.

— А мне нравится, — возразила Лора.

Они уже подходили к приоткрытым большим воротам.

— Та, — мудро сказал Коля, — ото когда все время воняет, мы привыкши, ажно смешно, понаедут такие, как вы вот, и ахают, ах ароматы какие. Вон, на комбинате, где цех фасовки, там ароматы. Там уже масло. Духи. Одекалоны разные. Красивое такое все. Вроде даже не наше вовсе.

— Коля, пришли. Пора мне.

Она аккуратно вынула руку, благодарно улыбнулась белым вихрам над неразличимым в сумраке лицом.

— Погодь. Завтра будем гулять? Давай, а? Я не буду приставать, вот клянусь. Я тебе одну штуку покажу, секретно.

— Клянешься? Ну… ладно, да. А штука эта…

— Сказал же — секрет. — Коля засмеялся, качнулся на подошвах, стоя с глубоко засунутыми в карманы руками, — ты завтра в девять часов выйди. Да? Просто погуляем.

Лора кивнула, берясь рукой за шершавую от старой краски створку.

Он уходил, темнота съедала сначала брюки с ботинками (школьные брюки, вспомнила Лора, и еще пиджак был, тоже школьный, на танцы пришел пацан — в школьной форме), потом белые вихры, похожие на ляпнутую в темноте сметану. Потом — пятно белой рубашки, такой немодной, пузырем заправленной в брюки, но по моде расстегнутой до самого ремня. Кажется, он неплохой пацан, снова подумала она, уже ступая внутрь двора и стараясь, чтоб потише, жалко, что я совсем его не люблю.

* * *

Идя почти наощупь к белеющей двери над высоким крыльцом, Лора вспомнила, в сумке лежит начатая пачка печенья в смятой пергаментной бумаге. И радостно захотела съесть ее всю, жалко, что нет молока, ну ничего, решила, поднимаясь по ступеням, запью водой.

Дверь открылась раньше, чем она взялась за железную ручку, распахнулась, показывая повернутые к ней лица, освещенные желтой лампочкой под потолком. Лора растерянно встала на порожке.

— Демченко, — обвиняюще сказала классная, быстро подойдя и снова отступая в середину прихожей, оперлась на стол бессильной рукой, — о боже, это Демченко! И что нам теперь?