Вот роза... [СИ]

— Так, — металлическим голосом сказала классная, стоя в дверях и делая сумрак еще более густым, — в последний раз вижу, чтоб с немытыми ногами на постели. Сейчас все в столовую, на обед, потом сон. До пяти вечера. Потом полдник, политинформация, экскурсия. Ужин. И спать.

— А танцы? — удивился звонкий голос от окна.

— А тебе, Птичкина, все бы танцы, — презрительно согласилась Наденька, — поработать не успела, а уже плясать рвешься.

— Наде-ежда Петро-вна, — заголосили сразу со всех сторон, скрипя и звеня разболтанными кроватными сетками, — ну-у, Наде-ежда Петровна! Мы хорошо работали! А как же делу время, а потехе час?

— Я вам массовик-затейник? — удивилась классная, снимая с непривычных собственных русых волос косынку и пальцами взбивая короткие прядки, — я не решаю, вот в клубе по средам у них бывают какие-то танцульки, а сегодня понедельник.

Переждала разочарованные вопли и продолжила:

— И не факт, что вы туда пойдете. Это будет зависеть от поведения, и от ударного труда. Политинформации еще. Ну и Валентина пообещала, так вас укатает, с работой, про танцы забудете.

В спальне посветлело, простукали шаги, хлопнула дверь. За окном голос классной закричал весело, с предвкушением:

— Галочка, я уже! Ты полотенце взяла?

— На ставок удрали, — сонно сказала длинная Оля Осипова, подруга Птичкиной по помаде и пудре, — ой, девки, а я когда заходила, у забора местные пацаны. Толпой, прям. Свистели мне.

Настя со своей кровати у окна выразительно фыркнула.

— Ну не мне, — поспешно поправилась Осипова, — просто свистели вот. Там один такой ничего. Такой. Махал.

— Деревня, — презрительно сказала Настя в напряженную тишину. Все ждали с интересом, что ж он там дальше Осиповой. Но после вердикта завздыхали, ворочаясь, заговорили о пустяках, рассматривая исцарапанные руки.

Лора снова закрыла глаза. Ноги ужасно сильно ныли, болели ступни от комков сушеной глины, по которым топталась четыре часа подряд. Болели руки, в плечах и кистях, спину ломило, наверно, от напряжения, когда следила за рукой, чтоб не исцарапать. А еще страшно хотелось спать, просто падала в сон сразу же, как только закрывались тяжелые веки. Лора с испугом глаза открыла. Еще не хватало заснуть, и вдруг захрапеть или раскрыть рот некрасиво, у всех на глазах. Начнут смеяться, потом расскажут пацанам. Те будут дразнить в школе, как дразнили Верочку из восьмого, за то, что ночью в колхозе вдруг стонала, смеялась и плакала — ей снились кошмары.

* * *

Столовка была скучной, совершенно такой, как в школе, с большими окнами, пластиковыми столами на черных тонких ногах и неудобными дрожащими стульями. Девочки сели отдельно, куда пригнала их быстрая Валентина, раздраженно посматривая на золоченые часики, охватившие черную руку, видимо учителя попросили, поняла Лора, пока сами — купаться, на ставок. Интересно, у них тут ставок, а не сказали, и вряд ли кто взял купальник, только вот, как орал вредный Сашка, репетузы и лифоны, а с другой стороны, тоже мне счастье, думала дальше, хлебая пустоватый горячий борщ с бледными в нем палочками свеклы, ставок, наверняка там грязно, и гуси полощутся. Но все равно жалко, мама совсем случайно купила Лоре купальник, болгарский, у него плавочки с кольцами на боках, а в лифчике пластмассовые мягкие чашки, в них сразу видно, что есть грудь, причем так волшебно, именно своя, а не лифчик отдельно, ерзает по ребрам. Но купальник остался дома.

Лора ела жидкое картофельное пюре, а за соседним столом дурковали пацаны, кидались хлебными корками, лезли друг другу в тарелки, а потом Колька Кент сунул ложку из борща в компот Вовке Сиротенко, тот покраснел, всхлипнул и стакан опрокинул. Прибежала на шум повариха, большая, в засаленном халате, с огромным хлебным ножом в толстой руке и стала орать на Кольку, а тот ухмылялся, вытягивая под стол ноги в старых школьных штанах с латаной коленкой. Передразнивал каждое выкрикнутое слово, и повариха, наконец, плюнула и ушла, приказав Сиротенко идти тоже. Тот пошел медленно, краснея оттопыренными ушами от насмешек, что неслись вслед. А потом появился в распахнутых дверях кухни, осклабился, поднимая заварное пирожное с кремом в виде белого лебедя. Скорчил рожу и медленно скусил сахарную голову на тонкой тестяной шейке, запивая красным компотом из нового стакана.

— Ночью сегодня будешь ты бедный, — пообещал Кент, но угроза утонула в общем смехе и подначках.