Вот в чем фокус

—   Не знаете, что ли? — рассердился встрепанный и сильно потер замерзающее без шапки ухо.— Толстая такая, с раструбом. Басом играет: тум-па-па, тум- па-па...

—   Я... посмотрю? — попросился Веретенников, словно мальчишка-безбилетник у контролера на входе в парко­вый аттракцион. Этим тоном он признавал за встрепанным как за первооткрывателем право на допуск к зрелищу.

Встрепанный разрешающе отступил. Веретенников шагнул под арку... Труп лежал у стены, разбросав руки и ноги, освещенный решетчатой тенью лампы. Клапаны геликона празднично сверкали.

Внезапно правая рука трупа шевельнулась! У Веретенникова остановилось дыхание. Рука приподнялась и уронила пальцы на клапаны. У себя над плечом Веретенников услышал шумное дыхание встрепанного. Он почувствовал, что страх в нем достиг предела, во встрепанном же продолжает расти, и ему захотелось показать полное присутствие духа.

—   Это агония,— объяснил он.

—   Она,— согласился встрепанный.— Что же делать?

Агония, впрочем, длилась считанные мгновенья: пальцы замерли, не обнаружив способности к переборке клапанов.

—   Надо сообщить куда-то,— предложил встрепанный.

Веретенников к этому моменту уже окреп духом.

—   Что ж, сообщайте,— разрешил он. Поежился, представив, как пойдет через пустырь. Но не успел и шагу сделать, как встрепанный вцепился ему в рукав:

—   Нет! Никуда вы не пойдете! Я не собираюсь един­ственным свидетелем оставаться!

—    Я не свидетель,— возразил Веретенников.— Я себе мимо шел, а вы тут выскочили, кричите: «Нельзя, нельзя!» А я и не собирался.

—   Неправда,— закипая от ярости, закричал встрепан­ный,— врете, врете! Вы живете в нашем доме, что я, впервые вас встречаю, что ли?

Веретенников достал сигареты, закурил.

—   Слушайте, а с чего вы вообще взяли, что мы свидетели?

—   Но мы же видели...

—   Но нас-то никто не видел. Идемте, обойдем через пустырь. И не думайте, что мы совершаем...— Он затруд­нился сформулировать.— Ему ведь уже не поможешь?

—   Да,— согласился встрепанный, продолжая топ­таться на месте.

—   Так идем?

—   Идем,— решился наконец встрепанный.

Но тут странный звук, исторгнутый из-под арки, приковал их к месту. Это был стон, хриплый, но при том не лишенный приятности вследствие загадочной ровности тона.

—   Агония,— еще раз объяснил Веретенников, но теперь было ясно, что уходить нельзя. Не успели.

—   Это из него душа уходит. Господи помилуй...— содрогнулся встрепанный.

—   Вы еще помолитесь.

—   Не знаю слов,— очень серьезно признался встре­панный.— А так бы в самый раз...

Стон повторился, на этот раз настолько музыкальный, что не оставалось никаких сомнений в его происхожде­нии. Свидетели переглянулись. Стон оборвался. Прошло несколько томительных мгновений... И трубный глас чудовищной силы грянул под низкими сводами:

—   Тум!.. Тум!.. Па-пам-пам...

Прямо на них шел труп, раздувая щеки и извлекая из своего сверкающего инструмента звуки, в которых, при всех погрешностях исполнения, можно было узнать «Свадебный марш» Мендельсона.

Выйдя из-под арки, он отнял губы от мундштука, хекнул, рывком освободился от геликона и бережно уронил его к ногам.

—   Ах, эта свадьба, свадьба... пела... плясала! — сообщил он радостным звонким голосом.— Мужики! Выпьем!

Он полез в карман пальто, пошарил там, а когда вытащил руку обратно, она оказалась вся обагренная черной под светом фонаря жидкостью.

—   Разбил...— обескураженно выговорил труп.— Му­жики! Не судьба.

Он взгромоздил на себя инструмент и побрел по тротуару, гулко ухая, на этот раз вроде бы невпопад, но Веретенников, внимательно вслушиваясь, узнал и вспомнил: это был сигнал, исполнявшийся в далеком детстве в пионерских лагерях и имевший словесный эквивалент, что-то вроде — «Бери ложку, бери хлеб и садися за обед!»

Он повернулся к встрепанному и развязно произнес:

—   Ну, вот, дурочка, а ты боялась.

Это прозвучало фальшиво, но, поскольку сейчас все, что ни скажи и ни сделай, будет фальшивым, он, на­стаивая на полном присутствии духа в себе, еще и щелч­ком послал вслед трупу непогашенную сигарету.

Впрочем, встрепанный этого оценить не мог: он уже бродил под аркой и разыскивал шапку.

«Уважаемая Останкинская башня!

С приветом к Вам столб со станции Разуваевка Восточной ж. д. Вы, наверное, получаете много пи­сем от таких, как я. Ну, извините. Но я не из любо­пытства к Вашей популярности, а задать серьезный вопрос.

Но сначала немного о себе. Я простой деревянный столб, работаю в осветительной сети. Освещаю перрон. Работа несложная. Лампочка в пятьсот ватт в жестя­ном конусе — весь мой инструмент. Станция маленькая, жизнь идет от и до. Скорые на Москву у нас не оста­навливаются, имеем два местных и один рабочий, вот и все наше расписание. Но не думайте, что жалуюсь на нашу провинциальную жизнь. Народ у нас хороший, простой, душевный. По телевизорам, благодаря Вам, чего только не видят. А когда гуляют по перрону, об­суждают, так что и я в курсе дела.

Но иногда берет тоска, потому что все интересные события происходят где-то далеко, у Вас в Москве или в других странах. А у нас в Разуваевке ничего не про­исходит.