Он спускается на несколько ступенек по висящей здесь лестнице. Пятки вновь нащупывают опору: кабель толщиной в полено вываливается из специальное оконца в стене и, на некотором расстоянии провиснув от собственной тяжести, взмывает затем ввысь, к телевизионной мачте.
— Я иду, иду к тебе,— повторяет он, подымаясь по кабелю, как воздушный гимнаст над цирковой ареной.— Я здесь, я иду.
В основании мачта широка, и лестница подымается ломкими отрезками, наискось, из угла в угол. Луна то слева, то справа, молча и сочувственно следит она за его подъемом, светя ему, как из заточения, через решетку конструкций.
Наступает высота, где мачту раскачивает ветер, а ступени идут вертикально, и вот самая верхняя площадка ходуном заходила под ногами: выше — ничего, выше — она, ее спокойное задумчивое лицо...
Сутулый уже здесь, но теперь они не видят и не воспринимают один другого.
Перламутровым сиянием облиты двое на мачте.
— Хорошо тебе? — спрашивает луна.
— Хорошо-то хорошо,— отвечает сутулый,— Да ничего хорошего. Стыдно...
Он уходит. Босой остается один.
— Хорошо тебе? — спрашивает она.
— Да. А тебе?
Проходит неизвестно сколько времени, и она отвечает:
— И мне хорошо. А теперь иди. Тебе пора.
Обратный путь он обычно помнит плохо, в нем нарастает беспокойство. Возвращаются прежние мысли.
— Нет, все-таки это не чувство и даже не прихоть,— с горечью говорит он себе.— И даже не бред, а именно болезнь.
Провода успели побелеть от инея снова.
Он влезает в комнату, садится на подоконнике. Ничего не изменилось.
— Мне повезло, что у нее поздняя и тяжелая работа, от которой она так крепко спит...— думает он, глядя на жену.— Бедняжка... Как славно, что она никогда не просыпается. А то бы замучилась: что за радость — жить с припадочным?
Жена дышит тихо и спокойно, как здоровый ребенок
Он ложится рядом и быстро засыпает.
Жена осторожно сползает с постели. Поправляет на нем одеяло. Запирает окно. Ежась от ледяной свежести, идет в кухню. Луна светит теперь сюда.
Жена закуривает сигарету, забирается с ногами на табурет. Обхватив колени, она курит и глядит на луну, стоящую высоко над крышами.
С глухим воем проносится внизу первый троллейбус.
Она встает и смотрит вниз, на улицу.
Из-за угла выезжает велосипедист. Въезжает на тротуар, прислоняет велосипед к стене. Отмыкает коробочку, поворачивает рубильник. Вспыхивает малиновая надпись: «ГАСТРОНОМ».
Каждый день он ждет чуда. Утром он сбегает по лестнице к почтовым ящикам. Там должен быть конверт. Узкий, из необычайно твердой бумаги, с красивыми крупными марками, с круглыми и прямоугольными штемпелями, с надписями на двух языках: русском и... Ни в одной другой стране мира у него нет знакомых, поэтому неясно, каким будет второй язык. Трудно также предугадать содержимое конверта. Это могут быть: приглашение на фестиваль фильмов в Италию, вызов на работу в секретариате ООН, валютный перевод за постановку пьесы в Париже и многое, многое другое. Шансы содержать то или иное у конверта абсолютно равны, так как адресат не имеет никакого отношения к кинематографу, никогда не писал пьес и не нужен Организации Объединенных Наций ввиду полного незнания иностранных языков.
Но ведь он ждет чуда. Еще издали он пытается разглядеть, не белеет ли в щели почтового ящика. Белеет! Он достает конверт, отвернувшись. Мнет его в пальцах. Конверт, к сожалению, обычного формата, и марка на нем напечатана заранее. Он не мог прийти из другой страны. Что ж, и наша страна велика, и в ней немало возможностей для чудес. Это может быть сообщение о том, что ВДНХ награждает его автомобилем «Запорожец» за большие успехи в развитии бригадного подряда. Это может быть приглашение прийти и получить орден за участие в парашютном десанте на Северный полюс. Это, наконец, может быть давно ожидаемый ответ от знаменитого писателя. Шансы содержать то или иное у конверта абсолютно равны, так как ожидающий чуда имеет очень смутное представление о бригадном подряде, парашютистов видел только на фотографиях, а писатели, даже самые знаменитые, способны ответить только в том случае, когда сперва сами получат письмо.