Воздаяние (СИ)

-Нет, ваша милость, пока нет никаких оснований так думать, тем более, что сам мессир Сильвестри заявил, что он просто смертельно перепуган и боится стать следующей жертвой не то неизвестного убийцы, не то... кое-кого пострашнее. Дело в том, - деловито продолжил он, - что в результате сбора улик всплыло следующее: мессир Монтичано незадолго до смерти говорил мессиру Баркальи, что видел... - Прокурор сделал эффектную паузу в речи и, поняв, что внимание всех приковано к нему, артистично развёл руками, - видел дьявола, который подкрадывался к нему ночью и говорил, что он, Никколо, - следующий, что его ждет ад. Натуральный чёрт, говорил, с рогами и хвостом. Мессир Баркальи уверяет, что мессир Монтичано иногда считал, что это ему мерещится, но вчера сказал, что это точно дьявол.

Воцарилась тишина. Все молча размышляли над сказанным. Надо заметить, что немногие из присутствовавших в книгохранилище истово верили в Бога. Но дьявол? Тут безбожие не поможет...

-Ваше преосвященство! - Пандольфо Петруччи окликнул епископа Квирини, и он, очнувшись от каких-то своих неясных и сумрачных мыслей, обратил на капитана народа тёмный взгляд умных карих глаз, - это по вашей части. Этому можно верить?

Лицо Квирини исказилось насмешкой.

-Верить чему? - педантично уточнил он, - верить в существование дьявола, верить в его могущество, верить в видения, в которых больному мерещится дьявол, или верить в возможность дьявола убить человека? Дьявол - анти-Христос: он чистая злая воля, нематериальный злой дух. Христос - лик, образ, по которому Бог сотворил человека, но дьявол отверг этот образ, поэтому он - не лицо, а живая личина. Так как он - не лицо, он множествен. Он - один дьявол, и он же - легион злых духов. У него одно желание, одна воля - порвать с Сущим, быть несущим, то есть он не есть в прямом смысле этого слова. Но нельзя сказать, что "его нет". Он не есть в своём намерении. Но так как он есть свое намерение, то о нём нельзя сказать "его нет", и в итоге о нём "много сказать есть, мало сказать нет". Лживая личина есть в каждом из нас, но дьявол - ноуменальный, по мнению Аквината, носитель лживой личины, кроме которой у него ничего нет...

-О Боже, - со вздохом ворчливо прервал епископа прокурор Монтинеро. - Когда эти умники начинают говорить, перестаешь понимать, о чем их спрашивал...

Епископ окинул прокурора высокомерно-наглым взглядом.

-Дьявол есть, Лоренцо, - растолковал он Монтинеро, - он может явиться зримо, а может и привидеться больному воображению. Но если дьявол бьёт, он редко делает это своим лошадиным копытом, чаще - своей человечьей ногой, но может лягнуть и... чужой ногой.

-А, ну вот, это уже яснее, - обрадовался Монтинеро, - но как определить, привиделся погибшему дьявол или явился реально?

-И если речь идет о чужой ноге, - осторожно вклинился в богословский спор подеста, - то чья это может быть нога, а?

Монсеньер епископ снизошёл до ответа, четко соблюдая субординацию.

-Ну, вообще-то, мессир Корсиньяно, не стоит предлагать дьяволу огниво. У него своего огня достаточно. Он может воспользоваться чем угодно. И трудно сказать, какая нога ему под руку подвернётся... Что до подлинности видений покойного мессира Монтичано, Лоренцо, - его преосвященство повернулся к прокурору, - отличить игру воображения от игрищ дьявола post factum и post humum, увы, уже невозможно. Как инквизитор, я мог бы, допросив его, различить эти явления, но сейчас... - он с сожалением развёл руками, давая понять, что последний шанс упущен.

Альбино недоумённо слушал глумящегося над правосудием монсеньора епископа, при этом, осторожно поднимая голову, наблюдал за Фабио Марескотти. Сегодня его ничто не возмущало и не бесило, он никому не возражал, что до кривляний Квирини, то он, казалось, их вовсе и не слушал. Альбино понимал, что творится в душе этого человека. Мессир Фабио не мог и не хотел показать свой испуг, что уже четвертую неделю сковывал его внутренности, но страх этот проступал в появившейся робкой осторожности движений, загнанности взгляда и порой читавшемся в нём потаённом ужасе. Марескотти озирался, как обложенный охотниками затравленный волк, боязнь которого была тем сильнее, что он не видел и не чувствовал подкрадывавшейся к нему беды, не ощущал угрозы, меж тем как та, подобно арбалетной стреле, била прицельно и ещё ни разу не дала промаха.

Дни мессира Марескотти стали кошмаром, ночи - жутью.