Воздушная тревога

Я вздрогнул и поднял глаза. Вейл был не похож на себя: одежда изодрана и покрыта пылью, обычно тщательно прилизанные волосы взлохмачены. Что-то в его лице испугало меня. Рот был искажен гримасой боли и горя, глаза утратили свою холодную настороженность и лихорадочно блестели. Вейл смотрел на меня, не узнавая.

Я торопливо двинулся дальше, но тут увидел то, что лежало у его ног, — скрюченное тело девушки. Ее мертвенно-бледное лицо и одежда были покрыты коркой из запекшейся крови и пыли. Я в нерешительности остановился. До меня дошло, что эта девушка — Элейн Стюарт. Я поспешил уйти. Воспоминание о сухих, дико блестевших глазах Вейла не оставляло меня, когда я входил в складской ангар.

Элейн мертва, это несомненно, как несомненно и то, что она была очень дорога ему. Этот безумный блеск сухих глаз! Я вспомнил фотографию. Что побуждало Вейла хранить ее все эти годы? А если Элейн была его женой? — вдруг подумал я, и тут же меня словно озарило. Налетчики бомбили личный состав, не трогая ангаров. Вейл заранее знал, что будет именно так, поэтому они с Элейн укрылись в ангарах, а не в убежище. Присущие женщинам дурные предчувствия вселили в Элейн страх, и она плакала во сне, не желая идти туда, но наутро Вейл успокоил ее, и вот теперь она лежит мертвая у его ног только потому, что мы сделали удачный выстрел и сбили самолет…

Я взял большой моток троса, лежавший рядом с грудой сигнальных ракет. Сам того не желая, я сочувствовал Вейлу. Он-то полагал, что ангары будут самым безопасным местом на аэродроме… Я мог представить себе его состояние!

Возвращаться пришлось тем же путем: я знал, что другие дороги завалило. Огибая груду обломков рухнувшей крыши, я был вынужден пройти мимо Вейла.

Он посмотрел на меня. В его ошалелом взгляде мелькнуло какое-то непонятное изумление, когда он меня узнал. Похоже, он поразился, увидев меня здесь. Я подумал, что Вейл хочет заговорить со мной, и быстро обошел его. Что я мог ему сказать? Когда Вейл узнал меня, его лицо изменилось, но выражение глубокого потрясения по-прежнему оставалось. По крайней мере в эти минуты Элейн значила для него больше, чем все его честолюбивые замыслы.

Подобрав велосипед и закинув на плечо моток троса, я покатил обратно на плац.

Даже за те считанные минуты, пока я ездил за тросом, на плацу произошли изменения. Тут и там под выкрики команд бегали солдаты; прибыли новые кареты скорой помощи и водометы армейской пожарной бригады. Были и гражданские автомобили, принадлежавшие главным образом врачам. Убитых и раненых укладывали на газон возле плаца; раскатали пожарные рукава, и мощные струи воды били внутрь пылающих зданий.

Чуть поодаль от плаца я приметил армейскую машину с включенным мотором. В кабине никого не было. Я подумал: ведь нам понадобится буксир, чтобы оттащить бомбу подальше. Я бросил велосипед и сел за руль автомобиля. Вернуться на позицию было делом нескольких секунд. Я ехал по тряскому газону летного поля: дорога была сильно изрыта воронками. Не успел я затормозить, как Лэнгдон уже схватил трос и решительно бросился прямо к бомбе, разматывая его на бегу. Мы следили за ним и со страхом ждали, что бомба взорвется прежде, чем Лэнгдон привяжет конец троса к стабилизатору. Проделал он это быстро, но без малейшей нервозности. О таких вещах лучше не думать загодя, а между тем, когда я доставал трос, Лэнгдон уже знал, что иметь дело с бомбой предстоит именно ему как командиру расчета.

Он побежал обратно, а я уже привязал второй конец троса к заднему бамперу машины. Трос был длинный, ярдов пятьдесят, но тем не менее я залез на водительское сиденье без особой радости. Слабину я выбирал медленно, на самой низкой передаче, потом дал полные обороты. Машина поползла вперед, и я почувствовал, как бомба скользит и болтается на конце троса. Ощущение было такое, как будто меня преследует исчадие ада. Но это продолжалось недолго. Я оттащил бомбу подальше на летное поле, отвязал трос и поехал назад к орудию.

— Замечательно, Барри! — сказал Лэнгдон, когда я выбрался из машины.

Я почувствовал, что краснею. В юности это свойство мгновенно заливаться краской доставляло мне немало огорчений. А я-то думал, что уже перерос его.

— Это ерунда по сравнению с тем, что сделал ты, — промямлил я, пытаясь скрыть смущение.

— Верни машину на место. Заодно подбрось Стрэнга до санчасти, у него изрядно болит рука.

Стрэнг заартачился, но он был бледен, как простыня, а рука, несмотря на грубую, наспех наложенную повязку, кровоточила. Ребята усадили его на соседнее сиденье, и я повел тяжелую машину через летное поле.

Когда мы въезжали на плац, единственный уцелевший громкоговоритель объявил:

— Ожидается воздушная тревога. Всему персоналу, свободному от аварийных работ, укрыться в убежищах. Ожидается воздушная тревога…