Воздушная тревога

Толпа на плацу поредела и рассеялась как по волшебству, и я повернул прямо к ближайшей карете скорой помощи. Медсестра, внимания которой я добивался, была занята каким-то беднягой с раздробленной ногой. Она старалась остановить кровь, вид у нее был холодный и равнодушный. Не прекращая работы, девушка мельком взглянула на руку Стрэнга.

— Потерпите, пока мы подлатаем тяжелораненых, — сказала она. — Это недолго. Все будет в порядке.

Медсестра была из канадского отряда скорой помощи.

Сперва я хотел потребовать, чтобы Стрэнгом занялись немедленно, но, оглядевшись по сторонам, убедился, что бригады всех стоявших поблизости карет скорой помощи работали одинаково напряженно. Делать было нечего, пришлось оставить Стрэнга дожидаться своей очереди.

Я усадил Стрэнга на траву.

— Скоро тебя перевяжут.

Он не отозвался. От боли и потери крови парень совсем осоловел.

Объявили тревогу, и надо было возвращаться на позицию: при той неразберихе, которая царила в Торби, можно было ждать любых неприятностей. Самое главное сейчас — полностью укомплектовать орудийные расчеты.

Я пошел назад к машине и уже хотел лезть в кабину, когда заметил неподалеку лежавшего на траве человека в штатском. Я остановился. Кровавые полоски на его покрытом испариной лбу казались багровыми, бледно-голубые глаза были широко раскрыты, губы шевелились — человек бормотал что-то себе под нос, левое плечо и рука были раздроблены и наспех перевязаны отрезанным от одежды рукавом.

Я узнал его по башмакам — грубым рабочим башмакам с большими гвоздями. Человек стонал и бредил, и я подошел поближе. Заглянув ему в лицо, я понял, что не ошибся. Это был он, тот самый рабочий, который подсунул план аэродрома в мою расчетную книжку.

«Вот и поделом тебе», — подумал я и уже повернулся, чтобы уйти, но тут он пробормотал: «Ничего с тобой не случится, если ты побрызгаешь на него водой». Воспоминания о детских играх в кораблики. Но поскольку произнес он это по-немецки, без малейшего шотландского акцента, который слышался в его речи в прошлый раз, мне стало любопытно, и я наклонился к нему, напрягая слух. Мне вспомнилось, как болтала во сне Элейн и как я сумел извлечь пользу из ее слов. Однако бред раненого состоял в основном из всякой несуразицы или обрывков детских воспоминаний. Он бормотал по-немецки, временами выговаривая не те слова или произнося их с ошибками. Если этот человек немец, что вероятнее всего, поскольку бредят всегда на родном языке, стало быть, он уже давно не бывал в Германии.

Я наклонился еще ниже и сказал по-немецки:

— Жаль, что вас не будет с нами в этот день.

Никаких признаков понимания. Я встряхнул его и повторил фразу. Невидящие пустые глаза раненого по-прежнему были широко раскрыты, но мой голос, похоже, просочился в его подсознание. Он забормотал:

— Со мной все в порядке… Я буду… буду там… Я поведу один из грузовиков… — Он попытался приподняться, глаза его были все так же слепы. — Все сойдет как надо, правда? Скажите, что все сойдет как надо…

— Вы помните день? — по-немецки спросил я.

— Помню… — ответил он так тихо, что я едва расслышал.

— Вряд ли, — проговорил я. — Вряд ли вы запомнили дату.

— Помню… помню… это… это… — Он отчаянно рылся в памяти. — Это… Я заберу груз из Коулд-Харбор в…

Короткий период просветления закончился, от напряженных усилий по пепельно-серому лицу раненого заструился пот. Он снова принялся бормотать что-то неразборчивое, но я уже почти не замечал этого, мертвой хваткой вцепившись в главное. Коулд-Харбор! Элейн тоже говорила во сне о какой-то ферме Коулд-Харбор. Коулд-Харбор… — довольно редкое название.

Я разволновался и попробовал вновь навести раненого на предмет разговора. Ничего не вышло, и тогда я попытался прошибить его лобовыми вопросами. И все-таки толку я не добился, хотя тряс беднягу до тех пор, пока струившийся по его лицу пот не смыл напрочь всю кровь.

Наконец я сдался, залез в машину и поехал туда, где нашел ее. Велосипед Лэнгдона валялся на месте. Я уже собирался вскочить на него, когда меня схватил за руку подбежавший ефрейтор.

— За каким чертом тебе понадобилась эта машина?

Я начал было объяснять, но тут подскочил какой-то запыхавшийся штабной чин. Я отдал честь.

— В чем дело?! — возопил он. — Машина… Вы взяли мою машину! По какому праву?

Я объяснил, что к чему.

— Это не причина! Возмутительно! Фамилия? Подразделение? Ефрейтор, запишите!

Отдуваясь, штабист исчез в кабине. Похоже, ему не терпелось поскорее убраться отсюда.

Я покатил на позицию. Наши молча сидели в окопе и не сводили глаз с неба, вид у всех был измученный. Я почувствовал, как моя рубаха липнет к телу; воздух дрожал от жары. Я снял каску и принялся носовым платком протирать ее изнутри от пота.

— А где Мики? — спросил я.

На месте стрелка сидел Кэн.

— У него неважное настроение, — с легким сожалением ответил Лэнгдон. — Пошел в укрытие возле капонира. Вон туда.

— Неважное настроение! — вскричал капрал Худ. — Да он просто свихнулся от страха. Слабак…

— Ладно, положим, нас тоже не больно-то тянет на подвиги, — сказал Лэнгдон.