Воздушные змеи над зоной

Джезказганский комбинат, а именно его строило Кенгирское отделение Степлага, рассматривался как «важнейшее предприятие медной промышленности», очередная социалистическая стройка века. В связи с этим «лимитная численность» заключенных в Степлаге приказом по МВД СССР от 16 июля 1951 года была увеличена с 19 тысяч до 25 тысяч[60]. Но запланированного уровня население Степлага так и не достигло — во время «сабантуя» 10 июня 1954-го оно составило 20 698[61], то есть даже меньше, чем в начале года (21 090 на 1 января 1954-го[62]). Для усиления работы джезказганских предприятий Совет министров СССР Распоряжением № 3206 от 29 марта 1954 года обязал МВД пополнить Степлаг на 4000 заключенных в течение марта — апреля (то есть задним числом!)[63]. Но где же найти четыре тысячи зэка в 1954 году, когда репрессивная машина уже начала сбавлять обороты? Вероятно, именно поэтому с 6 апреля 1954 года МВД установило в особых лагерях режим, предусмотренный для ИТЛ. Заключенные в Степлаге никаких послаблений не заметили, но нововведение давало начальству возможность населять «бытовиками» особые лагеря, ответственные за важнейшие социалистические стройки. Но и найти бытовиков для Степлага после обвальной «ворошиловской» амнистии оказалось делом не простым. Всего за апрель в Степлаг прибыло чуть больше трети запланированного числа — «1400 человек, оказавшихся полностью нерабочим составом — „отказчиками“»[64]. Понятно, что ИТЛ, которые также были частью плановой экономики, стремились избавиться в первую очередь от самых непокорных заключенных, срывающих им план. К такому пополнению оперработники Степлага, привыкшие иметь дело с политическими, оказались совершенно не готовы. Вот что писал мне замначальника оперчасти 5-го лаготделения Степлага в пос. Джезды Ф. М. Краснянский[65]: «Через несколько дней [после начала] сабантуя мне позвонили — „встречай вагонзак“. И действительно прибыл вагонзак, человек 40 сам[ых] отпетых бандюг, рецидивистов и уби[йц]. На второй день из их числа явились ко мне три человека и предъявили требования: „На работу не пойдем — мы не ишаки, камеру на ночь не закрывать — иначе разнесем весь барак“ и улучшить им питание. Кроме того, [они] проводили уже подготовку к подобному восстанию, нам было изве[ст]но по агентурным данным.

Посоветовавшись с нач[альником] отделения (казах — Атанаев), я ночью выехал в Степлаг [управление Степлагом в пос. Кенгир] и доложил об имеющихся материалах. Там были работники оперотдела Караганды, Алма-Аты, Москвы, но фамилии их я теперь не знаю. Одного из Алма-Аты знаю, полковник, замминистра МВД Губин — я его знал еще по работе в г. Горьком, как-то даже были вместе в одной из командировок в г. Арзамасе. Когда я доложил, — все удивились, кто же это санкционировал? Каждый чиновник от себя [это] отпихивал. Чечев[66] — вообще был так панически подавлен, что уже командовали другие — и все понять было трудно.

Чтобы не создать второй очаг пожара-восстания — меня заверили — „заберем обратно“. Верно — через два дня позвонили „встреча[й] вагонзак“. Увезли в Карлаг».

И цифры и реакция оперработника Краснянского, на мой взгляд, свидетельствуют: этап бытовиков в Степлаге — это не часть продуманного плана, а признак агонии лагерной экономики. Она не могла существовать без непрерывного пополнения все новыми контингентами заключенных. Любое замедление маховика репрессий подрывало ее основы.

Приведенные выше соображения совершенно не исключают, что у других рядовых оперативников, в отличие от Ф. М. Краснянского имевших опыт работы с блатными, возник соблазн использовать испытанный метод давления на политических. Участник восстания, венгр Ференц Варкони приводит слова Глеба Слученкова, одного из лидеров пришедшего в Кенгир этапа штрафников из Сиблага: «Опер вызывал к себе наших. Ему надо спровоцировать столкновения с политиками. И не зажимался, всякого-разного наобещал. Скажу только, чтобы вы знали: мы ему работать не будем»[67].

Причина восстания

Непосредственной причиной восстания в Кенгире было очередное вранье. События развивались так.