Читаем Воздушный снайпер полностью

Над Ладогой сгустились сумерки. Слегка притемненная земля отделялась горизонтом от светлого неба. По его куполу плыли редкие перистые облака, подкрашенные снизу лучами заходящего солнца. Две четверки советских истребителей, собравшись вместе, по-хозяйски сделали круг над местом проведенного боя и, убедившись, что противника больше нигде нет, повернули к аэродрому.

Приняв доклад, командир полка дружески хлопнул Голубева по плечу и произнес восхищенно:

- Вот это по-гвардейски! Счет четыре - ноль! В нашу пользу!

6

...Лед на Ладоге сошел в конце апреля. Дорога жизни стала водной магистралью. Ежедневно по ней шли корабли, суда, доставляя в осажденный город продовольствие, вывозя оттуда на Большую землю обессилевших от голода женщин, детей и стариков, раненых бойцов.

Истребители прикрывали суда. Чаще всего воздушные бои разгорались над портом Кобона, откуда начинался путь ценных грузов в Ленинград.

На стоянку третьей эскадрильи пришел заместитель командира полка по политчасти полковой комиссар С. Г. Хахилев. Его сразу окружили свободные от боевой работы люди. Завязалась беседа.

- Недавно меня вызывал начальник политотдела авиабригады и я по пути заглянул в Кобону, - сказал Хахилев. - Трудно морякам, очень трудно. Они как раз высаживали с кораблей и судов эвакуированных детей. На каждой палубе их было в два раза больше, чем разрешается брать по норме. Дети измучены блокадой, так слабы и истощены, что не могут передвигаться. Матросы бережно переносили их на руках, укутывали одеялами, шинелями и бушлатами. Те, кто способен еще держаться на ногах, сходили сами. Мальчуган лет пяти покачнулся, не удержался и упал в воду между кораблем и причалом. Краснофлотец прыгнул за ним, не задумываясь о том, что самого его может раздавить стальным бортом. А другие члены экипажа изо всех сил отжимали руками корабль от причала до того момента, пока моряк с мальчиком не поднялся на причал. Рассказ глубоко взволновал авиаторов. Все молчали: у многих родные еще находились в Ленинграде. Тишину вновь нарушил Хахилев:

- В бомбежку морякам еще труднее. Знаете, что они о нас говорят?

- Что же?

- Там, где появляются наши истребители, "юнкерсы" не проходят. Верят, значит, нам.

- И правильно, - подал голос Кожанов. - В обиду моряков не дадим!

7

Истребители возвращались с боевого задания, когда яркое солнце еще только вставало из-за горизонта. Его косые лучи, падая на землю, высвечивали сожженные деревни с торчащими к небу, словно взывающими к мщению, печными трубами, обуглившиеся в дыму пожарищ редкие перелески, изрытые взрывами поля. Летчики отразили налет шести групп вражеских бомбардировщиков на Кобону, сбили одиннадцать самолетов, врага к порту и кораблям на рейде не подпустили.

Сорокаминутный бой не прошел без потерь и для них. В строю не было ведомого Голубева сержанта Василия Захарова. Трое тяжелораненых, в том числе командир второй эскадрильи Геннадий Цоколаев, с трудом дотянули до аэродрома. Еще два самолета пришли домой с очень сильными повреждениями.

Василий подвел машину к земле, посадил. Зарулив, невольно взглянул на капонир, где стоял обычно истребитель Захарова. Терять боевых друзей всегда горько, а тут еще такой случай... Печаль не сходила с лица Василия и когда он с ведущими других групп - Васильевым и Кузнецовым - подробно докладывал командиру полка, что же произошло над Кобоной.

- После взлета, - говорил Голубев, - с поста воздушного наблюдения передали: фашисты идут на Кобону шестью волнами по пятнадцать - восемнадцать самолетов. Когда мы появились над портом, из открытых люков первой группы "хейнкелей" уже сыпались бомбы. К счастью, взорвались они на песчаном пирсе, в цель ни одна не попала. Атаковать этих "хейнкелей" не было смысла. Решили ударить по второй волне, которая только выходила на цель.

Обстрелянный мною "хейнкель", - продолжал Василий, - клюнул носом и перешел в крутую спираль. Но это была уловка. Понял: на самом-то деле самолет цел, а экипаж только имитирует падение. Догнал бомбардировщик, всадил новую порцию свинца, после чего он задымил и ушел в воду. Вижу, Цоколаев сбил другой "хейнкель". Остальные пустились наутек.

Мы не стали их преследовать: приближалась новая группа "юнкерсов" и "мессершмиттов". Снова закрутилась карусель. Нам удалось прорваться к бомбардировщикам, но и "мессеры" потянулись вслед. Порой, гоняясь друг за другом, самолеты сплетались в такой запутанный клубок, что невозможно было разобраться, где свои, а где чужие. Мы сбили пять "юнкерсов".

Сержант Захаров надежно меня прикрывал. Зная об этом, я круто развернул на ближайший бомбардировщик. И тут за мною увязались два "мессера". Дальше доложит Васильев. Он шел сзади и все видел.

Голубев замолчал. Вперед шагнул Васильев. Помолчал, сглотнув подпирающий к горлу комок, и заговорил, пытаясь показать жестами маневры самолетов:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное