Воздушный витязь

"Доношу, что сего числа я отправился в разрешенный мне двадцативосьмидневный отпуск, по окончании которого отправлюсь к месту моего нового служения в поверстный срок".

Прощай, Константиновское артиллерийское, прощай, Санкт-Петербург!

Летающий артиллерист

После года службы в 4-й конно-артиллерийской батарее подпоручика Крутеня перевели во 2-й конно-горный артиллерийский дивизион. Часть находилась также недалеко от Киева.

Евграфа принял командир дивизиона полковник Белькович, седоватый, но моложавый, с голубыми, зоркими, чуть насмешливыми глазами и широкими борцовскими плечами.

— Садитесь, подпоручик, — добродушно предложил он и, дождавшись, когда Крутень удобно расположится напротив, продолжил: — Мне прислали вас как отменно знающего артиллерийскую технику, я просил такого. Аттестация у вас превосходная. Это хорошо.

Белькович сделал паузу, рассматривая молодого офицера.

— Так вот, определяю вас во вторую батарею командиром взвода. Кроме того, хочу назначить заведующим артиллерийским хозяйством и лабораторией. Как вы на это смотрите?

— Господин полковник, — горячо возразил Крутень, — хозяйство, лаборатория… Я не гожусь для этой должности, канцелярия не для меня. Я готовился и был огневиком. Я хочу стрелять.

— Вы и будете стрелять, но дополнительно станете отвечать за хозяйство и лабораторию, — стоял на своем Белькович. — Уверен, вы справитесь. — Командир дивизиона с добродушной улыбкой смотрит на новичка. — Итак, отдаю вас приказом. Вживайтесь в нашу дружную семью батарейцев. Служите не за страх, а за совесть! Офицеры у меня молодцы, нижние чины — заряжающие, фейерверкеры — орлы. Каждому дорога честь дивизиона. Скоро получите звание поручика.

Пришлось подчиниться, приказ есть приказ.

Миновал еще год службы, но теперь уже во 2-м конно-горном артиллерийском дивизионе.

В августе 1913 года поручика Крутеня неожиданно вызвал к себе полковник Белькович.

— У нас с вами будет необычный разговор, поручик, — начал командир дивизиона и задумался, прохаживаясь по кабинету.

Молодой офицер насторожился. Уж не случилась ли какая беда на батарее, с хозяйством, в лаборатории? Как будто все в порядке. О чем же хочет говорить начальник? Новая дислокация? Предстоящие учения? Или новые орудия поступают в часть? Но в чем тогда необычность беседы? Самые что ни на есть привычные служебные дела. Нет, здесь что-то другое.

— Что вы знаете об авиации, поручик? — спросил наконец командир.

Крутень удивился вопросу, но ответил сразу:

— Немного, господин полковник. Читал о полетах первого русского летчика Ефимова, авиаторов Васильева, Уточкина. Перелег из Петербурга в Москву, авиационные недели… Да, еще удалось побывать на Всероссийском празднике воздухоплавания в девятьсот десятом годе…

— Эге, да вы не так уж мало знаете о современных икарах! Это хорошо. Артиллеристы должны постигать науку, обо всем ведать.

— Знаю, конечно, мало.

— Теперь перейдем к главному пункту нашего разговора.

Опять наступила пауза. Полковник Белькович щурит голубые глаза, внимательно глядит в лицо Крутени, затем вдруг спрашивает:

— Хотели бы вы, поручик, полетать на аппарате?

Евграф Николаевич смотрит на командира дивизиона с недоверием. Не шутит ли он?

— Впрочем, — добавляет полковник, — вашего согласия не нужно. Это приказ. Вышестоящий штаб потребовал от нас отменного офицера для подготовки в качестве корректировщика на предстоящих артиллерийских учениях, а потом и маневрах. Я решил послать вас. Мыслю, не подведете.

— Постараюсь не подвести, господин полковник.

— Готовьтесь. Командируетесь в третью авиационную роту, что дислоцируется в Броварах.

Было над чем поразмыслить молодому поручику. Не струсит ли он? Сумеет ли верно оценивать обстановку с высоты птичьего полета? Наконец, качка аэроплана. Она, наверное, похлеще морской. Вспоминался авиационный праздник на Комендантском аэродроме. Какое это было упоительное зрелище! Аэропланы казались почти чудом. На различных аппаратах состязались первые русские летчики — Ефимов, Уточкин, Лебедев, Ульянин, Руднев, Пиотровский, Мациевич. Всех превосходил мастерством самый опытный пилот Михаил Ефимов. Он летал при сильном ветре, поднял в воздух груз более двенадцати пудов, завоевал приз за точность посадки и стал кумиром публики. Крутень и его товарищи горячо аплодировали военным летчикам Евгению Рудневу и Льву Мациевичу, которые летали уверенно, изящно. И вдруг — беда. Когда капитан Мациевич завершал круг над летным полем, его аэроплан стал падать, разламываясь на части. Из него вывалилась черная фигурка пилота, стремительно понеслась к землею Это была первая жертва русской авиации. Глубоко потрясенные трагедией уходили с аэродрома юнкера.

Горячо обсуждалось в училище виденное. Пилоту представлялись юнкерам людьми необычными, начисто лишенными страха. Кто-то из однокашников задал вопрос: "Кто из вас решился бы подняться в воздух?" Артиллеристы молчали. Только один Евграф ответил: "Я бы полетел".

Юнкера рассмеялись. Не поверили.