Вожак

— Мальчик — умница. Если весь народ Астлантиды накрыло эйфорией, почему наша девочка преспокойно моет голову? Она что, не народ? Почему Манойя Илхикамина депрессирует, хотя и кушает? Яотль гуляет в парке? У вас есть соображения, Марк?

— Есть, — кивнул Марк. — Мы захватили их до того, как начали технологизацию Астлантиды. До вторжения, высадки, насильственных действий…

— И что?

— Считайте, мы изъяли из организма колонию клеток. Поместили в питательный раствор, поддерживаем жизнеспособность. Если организм заболеет или даже умрет, на клетках это никак не отразится. При необходимости…

— Мы сможем вырастить клон, — согласилась старуха. — Хорошая новость. У нас в распоряжении есть образец народа Астлантиды, каким он был до вторжения объединенных сил Ойкумены. Правда, я не знаю, зачем нам это нужно. Вырастить новую популяцию, если старая погибнет?

Она не шутит, понял Марк.

II

— Почему мы? — спросила госпожа Зеро.

— Почему здесь? — спросил Тит Флаций.

А вот с этим оказалось сложнее. Судя по выражению председательского лица, оба вопроса много чего говорили Гвидо Салюччи. Не спеша с ответами, он встал, прошелся вокруг стола: гурман, медлящий приступить к пиршеству. Марк следил за ним, судорожно пытаясь выковырять смысл из жалких четырех слов, два из которых сводились к «почему».

Волк тряс добычу, но та спряталась в панцирь.

— Справедливо, — сказал Гвидо.

Взмах руки уменьшил масштаб на столе. Город съёжился, обнажил окраины. Стало видно, как из джунглей во множестве текут дикари. Эйфория клубилась над племенами: утренняя дымка, пронизанная солнцем. Войдя в городские пределы, дикари рассасывались на отдельные отряды. Мужчины, женщины, дети, старики — тузики шли к энергостанциям. Было ясно, чего они хотят и чего станут требовать, оказавшись на месте. Бедняги еще не знали, что требовать не у кого. Случилось чудо, неприятное, как большинство чудес. Кастовые оказались с дикарями на одном плоту, и течение несло Остров Цапель к обрыву.

— Лица. Вы видели их лица?

Масштаб вновь изменился. Повинуясь жесту председателя, камера перебиралась с первого лица на второе, с десятого на сотое. В это трудно было поверить. Казалось, единое лицо с надеждой смотрит вверх. Цвет волос, родинки, складки, нос горбатый или прямой, абрикосовый пушок на щеках — всё потеряло значение. Остался рот — полуоткрытый, как для поцелуя. Глаза — влажный, умоляющий блеск. Трепет ресниц. Дыхание — порог оргазма. Бег слезы по носогубной морщинке. Вялая, неуправляемая мимика пьяниц.

Астлантида ждала.

Астлантида верила, что дождется.

— Видели, — кивнул Тит Флаций. — И что?

— Нравится?

— Нет.

— Вам не нравится, — спиной к помпилианцам, Гвидо Салюччи смотрел на Остров Цапель. Пальцы председателя сжались в кулаки. Спина отвердела, напряглась. Так удерживают себя от панического бегства. — Вам всего лишь не нравится. Поэтому я вызвал тебя, Великая Помпилия; вернее, только тебя. Поэтому я вызвал тебя сюда, в мой личный кабинет, а не в зал заседаний. В зал мы отправимся скорей, чем мне хотелось бы, и там мы будем не одни. Но прежде чем встретиться с сердитой Ойкуменой… Я бы мог сказать: ты, синьора империя, заварила эту кашу, тебе и расхлебывать первой. Но я скажу иначе. Ты слышишь меня, Великая Помпилия? Тебе не нравится новый облик Астлантиды? А меня трясет от этого кошмара. Мне трудно дышать. Мне надо сменить рубашку: эта пропотела насквозь. Эмоциональный резонанс? Реакция на макрофанатизм? Жажда чуда, возведенная в миллиардную степень… Я не стану рассказывать, что вижу у себя на столе. Боюсь тревожить чудовищ, в которых не верил…

Лица, подумал Марк. Да, неприятно. Раздражает. Но не более того. Не так, чтобы менять рубашку. Гвидо Салюччи говорил правду, и правда была сюрпризом для обер-центуриона Кнута.

— Ботва, — Гвидо повернулся к Марку. Казалось, он прочел мысли молодого офицера. — Вы воспринимаете их, как ботву, да? Поэтому вы так бесчувственны?

Взглядом Марк нашел госпожу Зеро, потом — Тита Флация. Он должен был сперва получить разрешение отвечать. Стало ясно, что председатель Совета Лиги не в курсе главного. Гвидо не знал, что клеймить астлан для помпилианцев смерти подобно. Что раб-цапля, стремясь в солнце, пережигает хозяину мозги. Признаться в этой слабости, да еще человеку, обладающему колоссальной властью, способному превратить тайну в оружие…

— Нет, — ответил Марк. — При чем здесь ботва?

— Тогда почему?

— Дисциплина. Выдержка. Стойкость расы.

Ненависть, добавил он. Чувство, согревавшее меня в плену. Ненависть подобного к подобному. Мы настолько похожи, что отказываемся это принять, как факт. Мы такие разные, что это не допускает сравнений. К рабам мы равнодушны; в астлан мы не можем поверить. Наша картина мироздания отказывает им в существовании. Астлан нет, это ужасный розыгрыш! Господин Салюччи, цапли с солнечным хохолком не будят у нас, рабовладельцев, неврозы, подобные вашим. Они будят у нас психоз, который вам и в страшном сне не приснится.

Мы прячемся за ним, как за бронёй.