Вожатый…

И никого я не подговаривал, Валерка сам предложил стырить нашу черепаху с оценками и порвать. Я только скорректировал сей преступный план:

–Черепаху утырить и не рвать, пусть висит над моей кроваткой как ценный трофей.

И тут же вспомнил, что когда то был партизаном.

Первое дело настоящего партизана – подрывная работа.

За вечер я написал около двух десятков листовок с требованиями:

– ДОЛОЙ НОВОГО ДИРЕКТОРА И ЕГО СВИТУ!!!

– ХОЧУ ВЕРНУТЬСЯ В СТАРЫЙ ЛАГЕРЬ!

– ОКУПАНТЫ – ПОШЛИ ВОН!

– НАМ, НЕ НУЖНЫ ВАШИ ОЦЕНКИ!

– ВЕРНИТЕ ЛЮБИМЫЕ САПОГИ, ПОДАРОК ГОРЯЧО ЛЮБИМОЙ БАБУЛИ!!! (конечно любимые резиновые сапоги у меня сперли просто так, без всякого политического умысла, как я думаю, но вот душа четто просила, и этот лозунг против новой власти я решил оставить, ограничив его всего тремя экземплярами)

И вот, я расклеил эти листовки ночью на деревьях, стенах жилых корпусов, заборах и пищеблоке лагеря Ирень. Стоит ли говорить, что мне с большим удовольствием помогала наша троица мелких любителей пакостить?

Утро после ночи партизанстства прошло мирно, видимо новые власти выясняли: что это вообще такое и может быть в этом просто замешаны дети? Скандал разразился к обеду. А все проклятущие сапоги, историю их пропажи с директорского крыльца, где я их оставил, перед тем как зайти к новому начальству на утреннюю планерку: «ну куда ты прешься, в сапогах то!!?», знали многие сознательные товарищи, которые меня и сдали.

Как результат меня вызвали к директору на разбор. Я думал, он будет ругаться, пугать, или просто предложит уволиться. Но Локки лишь улыбался, и в целом, выглядел довольным, как будто он зритель и вот конец спектакля и можно уже хлопать, он так и сделал, захлопал в ладоши, когда я зашел, и рассмеялся:

– Ну, здравствуй партизан. Все знаю. Все понимаю. Зачем нам война. Листовки, конечно, твои мы сняли, а ты…. С тобой мы будем дружить. Пойдешь ко мне в замы?

Я, не задумываясь, покачал головой.

– А че так? – Локки слегка похмурел.

Да мне на моем месте хорошо, – в ответ улыбнулся я.

– Вот и сиди на своем месте, – взгляд Локки стал острым как заточенный японским мастером клинок.

– Хорошо, – я вздохнул. – Можно идти?…

– Иди, у меня и без твоей самодеятельности куча дел.

Я вышел, забыв попрощаться, но дверью хлопать не стал. Просто, не хотел уходить от своих, из за такой ерунды.

Из всей этой истории был один большой плюс и никаких минусов, мои сапоги нашлись, их подкинули вечером на крыльцо моей новой вожатской и все эти баллы конечно никуда не исчезли, но отчего то больше никто не обращал на них больше внимания и как оказалось – правильно, зарплату все получили стандартно в зависимости от количества трудодней и детей в соотношении со взрослыми в отряде, так посчитала главбух тетя Зина, никто не решился поспорить с ее ста тридцатью килограммами живого веса и десятилетним опытом работы в этом лагере в данной должности.

*

А на следующий день к нам в лагерь приехал настоящий бродячий цирк. Шатер и три жилых фургончика, клетка с коричневыми пуделями и голубями, выкрашенными под райских птиц. Еще были три домашних кошки, но они не участвовали в представлении, их возили с собой для того чтобы ощутить домашний уют, и конечно – для тепла и ласки, которых так часто не хватает в бесконечной дороге и постоянных переездах, по одной мурлыке на каждый жилой фургон.

Говорят, что цирк, это – большая семья. В данном случае, все было именно так. Из десяти человек труппы, семь являлись родней. Жена, главы циркового семейства – дрессировщица птиц, ее муж – повелитель пуделей. Двое их детей – воздушные эквилибристы. Дедушка – отец главы циркового семейства и бабушка его мама – цирковые клоуны, работающие в паре и дядя – брат отца семейства – мастер на все руки, без которого в цирке, даже таком бродячем не обойтись.

Каждый фургончик, это – полностью обжитое пространство. Труппа бродячего цирка проводит в дороге всю свою жизнь, колеся от одного города к другому, возвращаясь, большой домой, если он есть, только на три месяца зимы. И большую часть года или всей жизни, их основной дом, этот самый фургон.

Вы видели, когда – ни – будь, настоящих клоунов без грима?

Клоуны без грима, самые грустные на свете люди, в этом я убедился, наблюдая за парой этих цирковых пенсионеров. Но вот, они уже на арене, расстеленных на деревянной площадке для танцев коврах. И, вершится чудо – искрометные шутки и горящие фейерверками глаза, улыбки как весенние бабочки порхают на их лицах, взлетая и рассаживаясь на лица собравшейся вокруг многочисленной публики: дети, вожатые, воспитатели, практически все свободные работники лагеря, какие – то заезжие гости, все смеются по настоящему как в компании хороших друзей.

Мне кажется, в клоуны уходят, как уходят в монастырь. И в том, и в другом случае, от того, что, что-то сломалось внутри. И в том, и в другом случае – лучшее лекарство – нести добро людям, быть одиноким – отшельником, сам в себе и служить изнутри, этому миру, чтобы дарить радость, особенно маленьким человечкам.