Вождь из сумерек

— Забить бы в железа татей, а как? — С ненавистью смотрел воевода в разгоряченные счастливые лица. — А как? Увел чужак из под руки дружину. Волхва и того сманил.

Утром, чуть свет, воевода сам оседлал коня и, покинув детинец, отправился в Соколень.

Стасу об этом сказали только к полудню.

Выслушал молча, болезненно откинувшись к стене.

— Что думаешь, друг мой волхв? — Негромко спросил он, пристально глядя прямо в глаза.

— Думаю, Слав, что мне надо ехать. Наболтает недоумок и того, что отродясь не было. — С явным беспокойством, проговорил Пивень, сжимая до хруста огромные кулаки.

— Род надо вывозить, вождь. — Вмешался Груздень. — Пока смену Серду конязь не прислал.

— Это не беда. А выпустит ли семьи Соколень?

— Вы о другом подумайте, судари мои побратимы. Куда семьи везти и чем их кормить будем? Град ставить, а где казна? Плотники нужны. Кузнецы нужны. Люд мастеровой…

— О том не тужи, командир. Об этом у нас голова болеть будет.

— И спина скорбеть. — Хохотнул Войтик, перемигиваясь с Толяном. — Быть Волчку!

— А Сумерки надолго ли посветлели? Взбаламутим народ, сорвем семьи с насиженных мест, а ну как бежать придется? Ох, не ко времени Серд себя обидой тешить надумал. И что ему не жилось? На воеводство никто не покушался. Живи себе и живи.

— Об этом не печалься. Тебе хворь лечить надо. Еду…

— Уговорил! Бери с собой Мину с десятком.

— Возьму Мину и Плетня с Третьяком. И будет.

— Ну, как знаешь. Тебе видней.

Пивень не стал ждать следующего утра. Собрался на скоро и уехал тем же днем под вечер.

А на утро Стас уже встал на ноги и вышел на «плац».

— Не рановато ли, командир. — Подошел к нему Леха и шутливо бросил два пальца к виску.

— На мне, как на собаке…

— В смысле, как на волке?

— Один хрен!

Подошел к перекладине, подпрыгнул, подтянулся несколько раз, ушел на свечку, несколько раз прокрутил «солнце».

Соскок…

И согнулся, чуть не охнув от боли. С трудом выпрямился, ловя на себе участливые и в то же время восторженные взгляды.

«Наболтали, поди — кА, сорок бочек арестантов». — Подумал и глухо спросил. — Как полон?

— Очистили все, что можно очистить. Но расселили. Груздень всех мужиков отправил валить лес. Ты бы, Стас, полежал еще. Рано поднялся.

— А ты ко мне в сиделки записался?

— Да будет тебе хорохориться.

— Ладно, считай, что уговорил.

Прошел день. Другой…

На Седьмой или восьмой день в детинец прискакал Плетень на загнанной лошади. Едва он выпрыгнул из седла у лошади, подогнулись задние ноги, она осела на зад и, захрипев, повалилась на бок.

— Погубил коня! — Заорал на него Груздень.

— Его сейчас даже в котел не пустишь. Потом с ног свалит. — Поддержал десятника Войтик, оценивая все по старой поварской привычке.

— Командир! Где командир? — Не обращая на него никакого внимания, закричал он.

— Зачем кричишь? Не в лесу. — К парню подошел Алексей.

На крыльце появился Стас.

— Плетень? — Почти не удивившись, спросил он. — Говори. Я слушаю.

— Командир, Пивня в яму бросили. А вместе с ним Мина и Третьяк. А я успел уйти.

— Груздень, Войтик, Хмурый! По коням! Алексей, ты на хозяйстве!

— Стас… — Попробовал возразить Леха.

— Я все сказал! — Не терпящим возражений голосом, отрезал Стас. — Крепость закрыть. Даже если сам господь-бог будет у ворот стоять.

И три десятка всадников на широком галопе вынеслись из ворот.

Спустя трое суток с дозорных башен княж-города Соколеня заметили, как к воротам во весь мах приближается группа странно одетых всадников.

— Кто такие? И по какому такому делу по вечерней поре? — Крикнул дозорный, свесившись со стены.

— Родовой вождь Станислав Волков с дружиной. — Начальственным, хорошо поставленным голосом, негромко, но так, что услышали все, ответил передний…

— Не велено!

Стас чуть слышно скомандовал.

— Закрыть бойницы! Хмурый! Ворота!

Не успел дозорный удивиться, как в бойницы с непостижимой быстротой посыпались стрелы. От группы отделился десяток и на просторном галопе понесся к стене. Метнулись на стену кошки. На полном скаку, прыгнули прямо из седел вои и рванулись в верх по отвесной стене, как по ровному полю.

Распахнулись дубовые, окованные медью, ворота.

— Хмурый! Стены твои! Хруст, волхва с ребятами ко мне. Живо!

Негромкая команда и понятливый Хруст исчез в тесном проулке.

Распугивая редких, по вечернему времени прохожих, приводя в бешенство свирепых цепных псов, понеслись к заметному со всех концов города, коняжескому терему.

Влетел верхом на красное крыльцо.

— Куда прешь, неук!

Стража загородила дорогу бердышами.

Молниеносное, незаметное для глаза, движение и оба скрючились от боли, переломившись пополам.

— Толян! Сменить…

Пальцем в одну сторону, в другую…

— Груздень!

Десятнику дважды повторять не надо. Метнулись по гульбищу вокруг терема и не звука.

Сам в палату.

В палате, не смотря на вечернее время, от народа тесно. Сидят на лавках вдоль стен. Преют. От богатых шуб и воинской сбруи пар валит.

— Здрав будь, конязь.

Уперся в, цветисто выложенный, пол ногами и по армейской привычке ладонь к виску.

— Кто таков? Кто пустил в таком непотребстве?

— Родовой вождь Станислав Волков. А это мои волчата.