Вождь из сумерек

Хотел промолчать. Мол, кто ты такой, чтобы с меня ответа требовать, но встретился с серыми льдистыми глазами и открыл против воли рот.

— Знал… — В горле комок застрял, чуть не подавился. Серые глаза в стену жмут, ломают поперек спины не милосердно.

— И рука не отсохла?

Назло разбойнику улыбнулся. Растопырил ладонь и пошевелил пальцами. Вот она, живая и послушная рука. Не в злой сече, не в пьяной драке не подводила. Хоть к мечу, хоть к чарке. Хоть днем. Хоть ночью.

— Так пусть же отсохнет!

Точно в середину ладони по самую рукоять вошел тяжелый нож, чуть не разрубив ее широким лезвием на две части.

Схватил вгорячах левой рукой рукоять ножа, рванул, выдирая из раны, и побледнел от боли. Брызнула кровь, заливая богатый травчатый ковер под ногами. Зашатался, увидев, как повисли пальцы, подобно жухлой траве и упал на лавку.

— Отныне и ложки в руке не сожмешь. Голову Серда от тебя, конязь, требовать не буду. В нем кровь рода течет. А крови родича проливать не хочу. Но из рода изгоняю. — Слова Стаса падали на головы, как камни. — В том мире, из которого я пришел, говорят… Око за око, зуб за зуб, ну и дальше по порядку. Но я человек добрый и покладистый, порой настолько, что самому противно. И мне лишней крови не надо. Большое дело нельзя начинать кровью. Поэтому Третьяку назначишь Виру, какую он сам укажет. Род свой я увожу. Межа в трех конных переходах, по реке.… За то, что Сумерки и рубеж держать буду, плату укажу отдельно. Ну, и подъемные за выход!

Помолчал, думая о чем-то своем, повернулся к волхву.

— Как ты, друг мой?

— Я в порядке, вождь. Грамоту бы целовальную составить. — Не внятно ответил волхв, пытаясь нащупать языком за распухшими губами, не достающие зубы.

— Само собой. Ты и займешься этим. Я подпишу. Груздень….

И сказал не громко, а Груздень услышал. Вырос на пороге, словно только и ждал его слова, стоя за порогам. По сторонам не глядит, словно и не видит никого.

— Гридни и стража под замком в башне, командир!

Выслушал, глазом не моргнув. Смахнул тыльной стороной ладони пот с бледного лица и не громко, но так, чтобы услышали все, распорядился.

— С наступлением сумерек ставни закрыть. На улицах не души. За ослушание — смерть! Меч на поясе — смерть! Этих туда же. — Кивнул головой в сторону лавок.

— Да, командир. — Груздень кивнул головой и исчез так же, как и появился. Стоял и нет уже!

А в палату уже детинушки безбоязненно ломятся, сапожищами грохочут. Хотя почему грохочут? Как тени снуют, словно и вовсе земли не касаются. Конец света, да и только. Выкормили коняжеским хлебом на свою голову татей.

— Веселин, дитя мое, побудешь с князем. Мина останется с тобой. Вдвоем веселее будет. Если надоест, зарежь…

И хоть, по всему было видно, что конязь Соколеньский не робкого десятка был, а побледнел и скосил глаз на нож под подбородком. Кто его знает этого самого Веселина, а вдруг, да и в самом деле надоест стоять за креслом? Полоснет ножом по горлу…

Отвернулся от парня, так и не взглянув на конязя, смахнул пот тыльной стороной ладони с заметно побледневшего лица и тихо сказал волхву.

— Пивень, тебе три дня и три ночи на сборы. Дома дел не в проворот. Не от простой поры по гостям ездить.

Волхв с сомнением покачал головой.

— Боюсь, не управимся, Слав. Лошадей и возов не хватит.

Стас с досадой махнул рукой.

— Возьмешь в уплату за дома, которые оставляем здесь. — Жестко ответил он. — Если кто-то не захочет сохранить их за собой. Войтик, душа моя, поищи для меня где-нибудь уголок поукромней и охапку сена. Не доспал должно быть. В сон клонит.

И так и не взглянув на конязя, зашагал к дверям. Но что-то вспомнил и оглянулся.

— Хмурому велю на ночь мою стаю в город впустить. Береженого бог бережет. Мало ли какая блажь в башку кому взбредет? Дуракам закон не писан.

Войтик, медвежья туша, вперед бежит. Глядит на разбойника, как на красну девку не глядят.

— Толян, опочивальню командиру.

Хлещет двери наотмашь, того и гляди с косяков вылетят.

За ними Пивень потащился.

— А ведь, Слав, все по твоему слову вышло. — Сказал волхв в дверях, шепелявя и присвистывая сквозь выбитые зубы. — Вроде бы и без обиды все говорил, а конязь таки задрался.

— Зато теперь обиду затаит. — Хохотнул Войтик. — Веселина с ножом у горла уж точно не простит.

— Ну и дурак будет. — Отрезал Стас. — Я же тихо, по домашнему. Без мордобоя.

— А если не по домашнему, тогда как, командир? — Ухватился Войтик. — Если это тихо называется.

Стас недовольно поморщился, но ответил.

— Тогда, Войтик, друг мой, обижаться уже не кому.

Войтик остановился, обдумывая слова командира. О чем то догадался и захохотал.

— Ну, так это же лучше, когда не кому! По сторонам озираться не надо. Гуляй в ночь, заполночь смело и слова поперек никто не скажет.

А через сутки из города потянулись воза. Люди собирали скарб, грузили его на воза, сверху сажали ребятишек и, бросая жилье, выбирались за ворота. Бабы, ненароком оборачиваясь, вытирали слезы. Мужики сопели в бороды. Соседи, выглядывая из-за тына, махали украдкой рукой.