Вожделение бездны

- А это происшествие, как я понимаю, может выйти токмо вследствие невежества? - рассмеялся Кутузов абсолютно счастливо. Никогда в жизни он так не развлекался с

девицей необрученной и вообще ни с кем. Довольный, он раскраснелся, подпрыгнул и сплясал что-то дикарское, с выкрутасами, чего тоже не делал со времён старшей группы детского сада.

Аня вынесла из библиотеки Брокгауза осторожно, будто артиллерийские снаряды. Вернувшись, подошла к журнальному столику, поразглядывала корешки Библий, удивляясь, сколь прочной, устойчивой получилась пирамида. Чёрные, синие, коричневые блоки разноформатных изданий подогнаны искусно, по наитию, словно сами чудесно сошлись в самую чистую, прекрасную форму. Как удалось библиографу за одну ночь выбиться в Хеопсы?

- Почему на лике девицы необручённой смелая решительность? Порождением чего заняты ваши уникальные мозги?

- Отойди. Не пытайся. Сие - неуглядаемая тайна.

- Батюшки, мы ещё и Даля перед сном перелистываем? Солнышко моё, да зачем тебя сделали такую? Красивую нелепость? Что за шутки природы?

- "…вся сущность инстинкта состоит в том, что ему следуют независимо от рассудка", - ответила Аня голосом Кутузова.

- О, ход конём?

- Пони, - улыбнулась Аня победно.

- Аня, прости меня. Всё настолько невероятно, что… ну, скоро пройдёт, ну ты же всё знаешь, я потерян, разбит, а вдруг ты, твоё, грёзы, бред, надежды… что я несу!.. - вдруг забормотал Кутузов.

- Завтра отбредишь? Мне бы знать - мне в город ехать, а тебя тут оставить или не

оставить? Надо решать сейчас же. Прислуге указать, павлинов разных урегулировать, хлопоты…

- Поеду в Москву. Поеду непременно! Аня… Я могу попросить твоего библиотекаря выдать мне учебник хорошего тона? Я забыл, как с людьми по-человечески разговаривать!

Аня без иронии, строго пообещала выдать учебник.

Глава 27

На поклёп божбы не напасёшься. Кто кого за глаза поносит, тот трусит его. И в напраслине, что в деле, люди погибают. Худого не хвали, а хорошего не кори. Хоть по горло в грязи, да не брызжи. Чем поиграешь, тем и зашибёшься

Ходить по той же квартире, варить кофе на той же кухне, всюду натыкаясь на следы ушедшей жизни, - пока не походишь, никогда не поймёшь.

Магиандру всюду виделись трупы со стеклянными глазами. И разверстый дубовый шкаф, опустелый, несуразный, конечно, казался гробом.

Пребывать вне квартиры было не слаще: город или университет; камни, загородки, ограды. Тяжело бродить, дрожа и воображая: под землёй везде лежит мать, под каждой плитой. Её глаза наконец закрыты. Это навсегда. Между лицом и крышкой есть пространство, которого она не видит, но оно есть.

А можно пойти учиться, но ведь тоже - идти, значит, наступать на городские плиты, давить ногами тротуары, а под землёй везде она. И пространство между лицом и крышкой, замучившее Магиандра своей нелепой вежливостью.

Вариант университета плох ещё тем, что на факультете не хватает одного профессора, из-за которого Магиандр и поступал. Вариация бродить нехороша вся. Всё пугает - плюс абсолютно живые глаза бегущих по суете людей, а Магиандру никак не удавалось убрать офорт "Глаза. Ночью, на кухне…".

Звонить в редакцию радио "Патриот" уже неудобно, почему-то решил Магиандр. Неуютно беспокоить занятых людей, говорил он себе не своими словами, не своим голосом и не свои мысли. "Удобно! Давай позвоним!" - беззвучно повизгивал из кармашка мобильник, предлагая быть коммуникативной опорой; маленькое грустное наладонное представительство человека, метонимия, сгусток обещаний. Солидный двадцатилетний Василий отмахивался и не желал признавать права фантомчика.

В церковь он ходил ежедневно, там отпускало, но через полчаса возвращались убийственной парой - офорт "Глаза" и размытый абрис пыльного дубового шкафа, плавающего в песчаном воздухе кабинета.

Наконец Магиандр вспомнил, что в редакцию звонить некому, отпуск, а звонить на мобильник даме, отдыхающей от потрясений, тоже неудобно: журналист как бы тоже человек.

Изведя себя вежливостью, тоской и опасениями, Магиандр машинально прижал кнопку быстрого набора и услышал мой голос.

- Идём? - предложила я, и мы пошли, поскольку иначе быть уже не могло.

- Вы очень любите свою работу? - задал он принципиальный вопрос.

- Я стараюсь никогда не делать того, что не люблю, и тебе не советую.

- А деньги?

- Платят. Всем спасибо. Но это вторично. Первично - удовольствие.

- А от чего удовольствие? Полезность? Вы полезны? Родине?

- А вот улыбаться при звуке слова "родина" я тебе не советую.

- В атаку, да? Вперёд, на мины, ордена потом?

- Понимаю, понимаю. Следующий вопрос.

- Расскажите, откуда всё взялось?

- Ага, а также - как и что с чем-кем связано, да? Вкратце. Тебе с точки зрения истории отечественной прессы или так, по-человечески?

- Вы понимаете, мне всего двадцать лет. И для меня всё - данность. А вы сверкаете с высот гранитного Олимпа, куда забрались до моего рождения, и откуда мне знать как. Расскажите что-нибудь изначальное.

- "Начало было так далёко, так робок первый интерес…"

- Пастернак. Уважаю. А теперь…