Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля

Во главе сорока отборных всадников, переодетых в казачью форму, Котовский и Эктов, с которого восемь верных котовцев не сводили настороженных глаз, подъехали ночью к одинокому хутору, где жил старик, сын которого был у Матюхина. Хуторянин знал Эктова в лицо. На это и рассчитывал Котовский. Эктов сообщил старику, что идёт на помощь Матюхину во главе отряда казаков, которым командует атаман Фролов. Старик вызвал мальчонку-пастушка, и он поскакал в лес к Матюхину с письмом от Эктова, а под утро привёз ответ, в котором Матюхин предлагал встретиться и соединиться через неделю в селе Кобыленка.

Котовский возвратился в распоряжение бригады и попросил Уборевича очистить весь район, прилегающий к лесу, от красных войск, чтобы не спугнуть повстанцев. Ни Уборевич, ни Тухачевский в подробности операции не посвящались: надо было быть очень осторожным, слух о готовящейся экспедиции мог долететь до Матюхина.

Два кавполка срочно шили себе чёрные круглые смушковые шапки, казачьи кубанки, прилаживали к брюкам лампасы. Своих эскадронных отобранные для операции котовцы учились называть господами есаулами.

На встречу с Матюхиным поехали Котовский и Эктов. По дороге комбриг предупредил напарника:

— Отойдёшь ли в сторону, мигнёшь ли, слово ли скажешь — первая пуля тебе. Живым не дамся!

Котовский, артист и трюкач, романтик дурманящего риска и славы, великолепно сыграл роль казачьего атамана Фролова. Риск был колоссальный: в любую минуту Эктов мог предать красного комбрига. Но Эктов хорошо знал, что Котовский слов на ветер не бросает. Матюхин поверил и пригласил атамана Фролова в село на встречу со своими приближёнными. В просторной избе их ждали около двадцати человек. С Котовским было восьмеро. Началось заседание. Обсудив план нападения на Тамбов, Матюхин предложил отужинать. Принесли самогон, закуску. В самый разгар хмельных речей атаман Фролов вдруг поднялся над столом:

— Довольно! Я не Фролов, я — Котовский!

Он и здесь поступает, как любимые герои в прочитанных книгах — красиво, эффектно, работая на публику. А ведь мог бы исподтишка разрядить маузер в Матюхина. Котовский не такой. Он не может без позы, без риска.

В избе все застыли от ужаса. Котовский нажимает спуск направленного на Матюхина нагана, курок щёлкает… Осечка! Ещё щелчок, снова осечка. Три осечки даёт наган. Котовский отпрыгивает к стене и начинает отстёгивать свой маузер. Разлетелась вдребезги керосиновая лампа, началась страшная схватка. Ворвавшиеся в село котовцы вязали повстанческую верхушку. Матюхин был убит тремя пулями Котовского, двумя пулями в грудь и в правую руку ранен Котовский. Когда его на носилках выносили из избы, велел позвать Эктова:

— Ведь ты же меня куропаткой связанной Матюхину выдать мог. Героем бы у своих стал. А вот — не выдал.

Помолчал:

— А ведь я тебя пристукнуть должен. Такой был уговор с ЧК. Ты у них к смерти приговорен.

Эктов побледнел.

— Ладно. Дать ему пропуск на все четыре ветра, — громко приказал Котовский. — Мы с тобой квиты. Езжай.

Странная, своеобразная душа у комбрига Котовского. Не все понимали её при жизни Григория Ивановича. Не выдержали испытания временем и предпринимаемые после его гибели попытки прямолинейного, одномерного изображения Котовского только как правоверного большевика или только как необузданного анархиста. Столь же малопродуктивны и упражнения в приписывании ему черт исключительно уголовных, на что особенно напирали оказавшиеся в эмиграции потерпевшие от его дореволюционных экспроприаций владельцы бессарабских имений и их потомки. Сложна, противоречива душа у комбрига Котовского, и понять её — значит понять то время, когда люди ещё не были накрепко вписаны в клеточки согласно их происхождению, дореволюционному прошлому, высказываниям в адрес небольшой кучки кремлёвских вождей, отношением к которым определялась верность новой идее. Тогда ещё не изобрели номенклатуру — чудовищное порождение командно-административной системы, и многие крупные должности продолжали занимать незаурядные личности, выдвинувшиеся благодаря своим выдающимся способностям. Но время этих людей кончалось, они становились ненужными и даже опасными. На смену им шли другие — посредственные, серые, зато послушные и правильные. Не чета Котовскому, который и в сухом приказе мог отчебучить такое, что бойцы повторяли его наизусть. Раздосадованный неладностью дивизии Криворучко на манёврах, комкор собственноручно начертал в приказе по корпусу: «Части товарища комдива З. Криворучко после операции выглядели, как бельё куртизанки после бурно проведённой ночи».