Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля

Помощники и секретари наркома терялись в догадках. В пять вечера, позвонив ему еще раз домой и убедившись, что он не объявился, запасным ключом открыли кабинет. На столе наркома лежала записка: «Ухожу из жизни. Труп ищите на берегу реки».

О чем думал Никита Сергеевич, возвращаясь на машине из Днепропетровска? О первом секретаре обкома Задионченко. Не связано ли исчезновение наркома с одной темной историей, случившейся с днепропетровским секретарем? Хрущев начал перебирать в памяти ее подробности.

Месяца полтора назад приходит к нему Коротченко. Он только что вернулся из Одессы, где участвовал в работе областной партконференции. И рассказывает о забавном случае.

— В перерыве подходит ко мне один делегат конференции, представляется: Зайончик. Интересуется: «Как там мой дядя поживает?» Я спрашиваю: «Какой дядя»? Он отвечает: «Первый секретарь Днепропетровского обкома Задионченко». Смотрю на него с недоверием — внешне смахивает на еврея, а Задионченко, ты же знаешь, украинец. Какое тут может быть кровное родство? Но делегат настаивает — это его родной дядя и просит передать ему привет. Что будем делать, Никита?

Хрущев подумал и сказал:

— Не надо поручать это органам. Давай сами разберемся. Задионченко — наш человек. Пусть все объяснит.

Решили поручить провести беседу второму секретарю ЦК Бурмистенко. Через некоторое время Бурмистенко докладывает: беседа состоялась, Задионченко настаивает, что никакой он не Зайончик, а самый настоящий Задионченко. Но ведь и свидетельство племянника нельзя сбрасывать со счетов. Все-таки делегат областной партконференции.

Хрущев тяжело вздохнул: никуда не денешься, придется поручать НКВД. Дело не шуточное — речь шла о первом секретаре крупнейшего обкома, члене ЦК, недавнем председателе Совнаркома РСФСР. А что если и в самом деле выдает себя не за того? В то время такие случаи были не редкость, в ряды партии пролезали замаскированные враги. Кому хочется получить ярлык покровителя антипартийного элемента?

Хрущев вызвал Успенского, поставил задачу. Спустя некоторое время нарком доложил: подлинная фамилия Задионченко — Зайончик. Чекисты даже установили синагогу, где был проведен обряд, который совершается у иудеев при рождении мальчика.

Никита Сергеевич велел вызвать Задионченко к себе.

— Вы все отрицали в беседе с Бурмистенко! — кричал Хрущев, перейдя на официальное «вы». — Где же ваша честность? Вы нас все это время обманывали!

Задионченко заплакал:

— Да, это правда, я скрыл, что я Зайончик. Я привык к новой фамилии. Даже жена не знает, что я еврей. Это удар для моей семьи, я не знаю, как сейчас мне быть, что произойдет…

Он рыдал, жалостливо и с надеждой глядя на своего покровителя.

— Я раскаиваюсь… Но, поверьте, злого умысла у меня не было…

По рассказу Задионченко, его родители рано умерли. Сироту приютил сосед-ремесленник. Потом грянула революция, гражданская война. Пацан беспризорничал. Однажды через их местечко проходил кавалерийский отряд, и мальчонка прибился к красным конникам. Они одели, обули его и дали новую фамилию.

— И зачем это было скрывать? — возмущался разгневанный Хрущев. — Так бы и написал в анкете! А теперь раздуют такое дело, что небо с овчинку покажется…

То, что рассказал Задионченко, в основном совпадало с информацией, собранной НКВД. Хрущев понемногу остывал, но чувство опасности не проходило. Успенский должен информировать о происшедшем свое руководство в Москве, оно, в свою очередь, — ЦК ВКП(б). Скандал назревал грандиозный. Надо было срочно принимать какие-то меры, пока его недоброжелатели не опередили и не доложили Сталину.

— Вот что, — сказал Хрущев, обращаясь к Задионченко все тем же официальным тоном, — дело очень серьезное, им занялся НКВД. Ступайте в Днепропетровск, работайте, и никому ничего не говорите. Даже жене. Ведите себя как прежде. А я попытаюсь что-нибудь предпринять по своей линии…

После ухода Задионченко Хрущев позвонил в Москву Маленкову, который занимался тогда партийными кадрами. Осторожный Маленков выслушал внимательно, но предпочел не рваться в бой за Задионченко.

— Это надо доложить Сталину, — заявил главный партийный кадровик. — Когда появишься в Москве, сам это и сделай.

— Ладно, — удрученно согласился Хрущев, в душе надеявшийся, что Маленков каким-то образом подготовит Сталина к этому неприятному разговору.

Надо было срочно ехать в Москву. Только бы не опередил НКВД… Попадет этот случай в сводку — пиши пропало. Первичная информация глубоко оседала в сталинской памяти, поколебать полученные сведения, тем более из лубянских источников, было чрезвычайно трудно.

Хрущев пулей помчался в Москву. Маленков, как и предполагал Никита Сергеевич, Сталину не докладывал. Но предупредил: Иосиф Виссарионович в курсе.

— Откуда? — одними губами спросил обескураженный Хрущев.

— Ежов доложил.

Никита Сергеевич догадался: или Маленков не удержался и поделился с маленьким наркомом сногсшибательной новостью с Украины, или Успенский передал информацию по своей линии.