Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля

— Имей в виду, — напутствовал Маленков, — дело усложнилось. Ежов считает, что Задионченко не еврей, как ты думаешь, а поляк.

Тогда было время «охоты» на поляков, в каждом человеке польской национальности подозревали агента Пилсудского.

Короче, Хрущев был готов к самому худшему. Но, вопреки ожиданию, Сталин воспринял доклад о Задионченко совершенно спокойно.

— Дурак, — коротко произнес вождь. — Надо было самому все честно указать в анкете, и никаких бы вопросов не возникало. Вы-то не сомневаетесь в его честности?

— Конечно, не сомневаюсь, товарищ Сталин, — ответил повеселевший Хрущев. — Это абсолютно честный человек, всецело преданный партии. А теперь вот из него делают польского шпиона.

— Пошлите их черту, — посоветовал Сталин. — По рукам им надо дать. Защищайте его…

— Буду защищать, товарищ Сталин, с вашей поддержкой, — заверил Хрущев. — Я тоже не знаю, зачем он менял фамилию? Может быть, красноармейцы подшучивали над ним?

На том и расстались, довольные друг другом. А через пару недель — звонок Сталина об аресте Успенского. Неужели из-за Задионченко?

Когда Хрущев вернулся в Киев из Днепропетровска, ему рассказали о результатах поиска тела утопленника.

В кустах на берегу Днепра обнаружили одежду. Помощники опознали ее — это была одежда наркома. Значит, действительно утопился.

Берега Днепра оцепили плотном кольцом охраны. Нагнали милиции, пограничников — мышь не проскочит. Привезли водолазов, которые метр за метром обследовали дно. Параллельно шли по берегу с баграми. Пусто!

В одном месте багры наткнулись на препятствие. Поднатужились, и взорам подоспевшего начальства предстала… свиная туша.

Поиски продолжались несколько дней. Безрезультатно!

И тогда в головах чекистов шевельнулась сумасшедшая мысль: а что если это инсценировка самоубийства? Версия, несмотря на неожиданность, была принята к рассмотрению.

На Лубянке создали центральный штаб, координировавший усилия местных управлений НКВД, в которых были сформированы специальные поисковые группы. Срочно составили описание внешности исчезнувшего наркома, отпечатали необходимое количество его фотографий, которыми снабдили все органы милиции, в том числе транспортную, вооружили перечнем примет Успенского службы наружного наблюдения в центре и на местах.

Ход поиска взял под свой личный контроль Сталин. Это внесло дополнительную нервозность в работу. Каждый день новый нарком Берия требовал свежую информацию для доклада наверх. Чекисты, подстегиваемые нетерпеливыми телефонными звонками, иногда излишне усердствовали, что приводило к драматическим последствиям.

В подмосковном Ногинске на железной дороге работал двоюродный брат Успенского. За ним установили неусыпную слежку, впрочем, как и за всеми его родственниками. Брат заметил, что за ним ведется наружное наблюдение и, не зная, очевидно, подлинной причины, принял интерес чекистов на свой счет. Наверное, у него были свои причины страха перед НКВД. Предположив, что его ожидает арест, этот человек повесился.

Но самый занятный случай произошел в Москве. На Лубянку доставили гражданина, похожего по приметам на исчезнувшего наркома Успенского. Каково же было изумление членов штаба по его поимке, когда в задержанном они узнали…одного из своих руководителей Илью Илюшина. Бдительные милиционеры замели его из-за большой внешней схожести с лицом, объявленным в розыск.

Вскоре следы беглеца обнаружились в самом неожиданном месте.

Врач Мариса Матсон жила в Москве тихо и неприметно.

Мужа, полномочного представителя ОГПУ по Уралу, арестовали в тридцать седьмом, а ее выслали в Кировскую область. Мариса не смогла привыкнуть к тамошнему суровому климату, отсутствию городских удобств и бездуховной жизни в глухомани. Через некоторое время она — вопреки строгому предписанию — самовольно вернулась в столицу, где жила до ареста мужа.

Полулегальное пребывание в Москве наложило отпечаток на ее поведение. Матсон старалась не привлекать к себе внимания соседей, жила уединенно, не принимала гостей. Она боялась любого стука в дверь, любого громкого голоса на лестнице.

И вот однажды к ней пришли. Готовясь к самому худшему, она увидела на пороге квартиры незнакомого мужчину. Матсон пригляделась — да это же Сашка Успенский, с которым у нее когда-то, до замужества, был бурный роман.

— Сашенька! Ты ли это? — обвила она его руками за шею. — Какими судьбами? Говорят, ты сейчас большой начальник, генерал и нарком. А почему не в форме? Она тебе так идет…

— Все в прошлом, Мариска, все в прошлом, — тяжело вздохнул бывший возлюбленный. — Устал я. Оставил работу. Уж больно она опасной стала… И семью оставил — опостылела. Не могу без тебя, Марисочка. Наверное, это и есть любовь. Вот, к тебе вернулся. Лучше тебя не нашел… Радость ты моя, единственная, дорогая…

Что еще надо одинокой, напуганной женщине? Она поверила вернувшемуся любовнику. Проснувшееся чувство заставило ее преодолеть страх за саму себя, за самовольный приезд в Москву. Матсон оставила бывшего любовника у себя в квартире.