Соседей его, тех богатых людей никого уже нет. Хозяев кого отстрелили, кто сам помер, да и от самих семей почти никого не осталось, а кто остался не живёт, а мучается. Стоят громадины домов с тёмными окнами, в напоминание лихих 90-х. Я хорошо знаком с их потомками, всё в храм зову. Они со мной не спорят, и головами согласно кивают, но к Богу не идут. Видно по грехам родительским что-то у человека в душе атрофируется, то, что, по идее, должно отвечать за связь с Богом. И всё, инвалид человек. И ручки есть, и ножки есть, а души нет.
Недавно служили мы с одним батюшкой у нас в храме литургию. Он причащал, а я исповедовал. Подходит ко мне девочка лет десяти, так бойко исповедуется, не ребёнок, а чудо. Когда народ стал причащаться, и приняла она частицу даров, то на наших глазах произошло нечто ужасное. Девочка запрокинула голову и закричала, словно приняла не дары, а расплавленное олово. Ребёнок резко отпрыгнул влево от Чаши и выплюнул дары на руку. А потом, размахнувшись, словно они продолжали жечь ему ручонку, бросил их на пол. Не буду рассказывать, как и с каким сердцем, ползая по полу, собирал я эту частичку.
После службы одна из наших прихожанок, подвела ко мне эту девочку. — Батюшка, это я её привела. Она внучка Нины Петровны и племянница того самого Олега, что тогда у нас медь украл, и носит ту же самую страшную фамилию. Только папа у неё вообще не крещён. Девочку в церковь не пускают, я сама её потихоньку привожу. Вы уж её простите.
Посмотрел я на эту маленькую фигурку, после происшествия с дарами, ставшую кажется, ещё меньше. — Что, спрашиваю, дружочек, больно было? — Очень больно, батюшка. Потом поднимает на меня глазки, такие хорошие, и продолжает: — Только я всё равно буду в храм приходить, и причащаться буду. Я в храм ходить хочу, и чтобы когда причащаюсь, не было больно.
— Конечно, дитя, приходи. Наш храм тебе не чужой. В нем ещё твою бабушку хорошо помнят. Приходи и становись на её место. У тебя всё обязательно получится.
Уже после всех служил заупокойную литию и думал: Нина Петровна, я уж боялся, что твоё деревце совсем засохло, а оно расточек дало. Правда, ему после всего, что было, неимоверно трудно и больно, ты поддержи её там своими молитвами. Давай уж, что ли, вместе трудиться.
Радоница (в 2012 году 24 апреля): встречи и жизни
Раньше, прежде чем стать верующим, я не любил бывать на кладбище. Даже больше, кладбище всякий раз напоминало мне о конечности моей жизни, и это было грустно. Грустно жить на земле человеку, чья жизнь конечна. Жить? А ради чего? Для того, чтобы умереть? Бессмысленно. Здесь действительно до эволюции додумаешься. Человек появился на земле как результат цепочки положительных мутаций. Домутировались до сознания, совести и разума. Схватится порой человек за голову, и зачем я стал человеком? Кому нужны были все эти мутации, если, в конце концов, я превращусь в холмик земли или горстку пепла? Тогда вполне оправдано: бери от жизни всё, что в состоянии взять, пока тебя самого черви не съели.
Только осознание, что ты слепок вечного Образа, оправдывает твоё бытие, и заставляет относиться к жизни ответственно. Открывается замысел Того, Кто любит, а ты дитя Его любви. Хорошо-то как.
Только после прихода к вере кладбище перестало быть для меня страшным местом, и превратилось в «хранилище оконченных повествований».
Наше кладбище за селом в глубине леса делится на небольшое старое, начало которому было положено ещё в 17 веке, и новое, но уже большое.
Знаете, чем, кроме размеров, отличается наше сельское кладбище от таких же, но только городских?
Так вот, практически все, кто похоронен на новом кладбище, отпеты мною. В судьбе почти каждого погребённого здесь человека мною сделана последняя запись. Я молюсь о них, помню многих из них. Тем более, что и до рукоположения жил и работал с этими людьми много лет. И знаю, что от моей молитвы во многом зависит их посмертное бытие. Наша с ними связь не прервалась по их кончине. Духовное попечение не прекращается и за гробом.
Церковный год с его устройством поминальных и родительских суббот, и особенно пасхальным служением, не позволяет нам забывать тех, кто уже ушёл. И посещение могилок на Радоницу для меня всегда превращается в какое-то особое, радостное событие. Идёшь на кладбище, как в гости к друзьям, особенно к тем, кого успел полюбить ещё при их земной жизни. С кем вместе молился и восстанавливал храм, моих братьев и сестёр.
По входу на новое кладбище меня сразу же встречает Алексей. Многому я у него научился. И во многом хотел бы походить на него. Он умел и хотел жить. Но при всём жизнелюбии болезнь научила его терпеть и смиряться. Он умирал несколько лет, но всякий раз после соборований вставал и продолжал каждое воскресенье приходить в храм и причащаться. А ушёл на Вознесение Господне, последнее, что он сказал мне, а я его успел причастить, было: «Спасибо тебе, батюшка, за всё, спасибо». Христос воскресе, Алексий!