Возлюби ближнего своего

— Сено-то, небось у нас украл. Тот в ответ давай божиться, не брал, мол, я вашего сена. Зубок машину остановил, к мужику подбегает и без лишних слов хрясь ему в нос. Они с начальником участка бедолагу так уделали, что тот ещё месяц в больнице провалялся. Потом разобрались, а это его, мужика этого, сено. Зубок в палату подъехал и молча вложил ему в руку ключи от нового «жигуленка».

Потом уже и от других я слышал подобные истории, одну, самую смешную, — про шоферов с молоковозов. Те на машинах, принадлежащих молокозаводу, забирали с ферм молоко и везли его в город. А с завода другими машинами привозили на фермы обрат для выпойки молодняка. Обрат кислый и если цистерну после него не мыть, то молоко свернётся. Зубок и хотел, чтобы шофера возили в город молоко, а назад ими же везли обрат, а за мойку цистерн платить шоферам не соглашался.

Вот и приходит к председателю их бригадир. Наш шеф подзывает того к своему столу и вроде как предлагает ознакомиться с расчётами. Бригадир наклонился, а Зубок хвать его за волосы головой об стол, и в драку. Но бригадир успел подать сигнал sos. А дело было летом, и окно в кабинете не закрывалось. Шофера услыхали, что товарищ их на помощь зовёт, и бегом в контору.

Тогда уже и Зубок выскочив в коридор, заорал: — Наших бьют! Короче, драка вышла на загляденье, и больше всех досталось бригадиру, Зубок ему об стол нос сломал. И тоже потом «жигулями» откупался. Сам я за месяц, проведённый мною в колхозе, не видел, чтобы Зубок дрался, зато помню, как мелко и противно затряслись руки главного зоотехника, когда председатель вызвал его на отчёт.

Поскольку самбо в сельхозе нам не преподавали, а перспектива стать инвалидом меня не очень прельщала, я и сбежал назад в Россию. Сейчас понимаю, что в этом был Промысл, а тогда я скорбел, а потом никак не мог поверить, что в каком-то году Зубок удостоился высшей государственной награды Беларуси. Помню, возмущался, неужели больше наградить некого? Хотя, конечно, урожаи на его полях на самом деле были удивительные. Всё думал, кому эта награда, Зубку, за его эффективный менеджмент, или колхозникам за их терпение и покорность.

С тех пор я уже не делал попыток вернуться в Беларусь. И хотя каждый год, навещая родителей, приезжал в город моей юности, в реальности всё больше и больше от него удалялся. Разъехались мои друзья, постарели и исчезли из виду те, кого я когда-то знал.

Один только Сашка Новиков всё оставался на своём месте, командуя пчелиным народцем. Его контора находилась почти в центре старого города, и, гуляя, я иногда к нему забредал.

Как-то Сашка пожаловался, что его никак в должности не повысят, и что он давно уже созрел для чего-то большего и готов к масштабному руководству. А я его тогда ещё утешал и обещал помолиться.

На следующий год моего товарища, действительно, повысили, и перевели в высокое здание по соседству, зато туда меня уже не пускала охрана. Но всякий раз, проходя под окнами нового Сашкиного кабинета, я заочно слал ему поклон и радовался самому факту, что кто-то из моей юности ещё живёт и здравствует в этом городе.

Ага, и здесь они умудрились втиснуть: «Я люблю Гродно». Вот здесь как раз бы и не стоило этого делать. Никак он сюда не вписывается. Старый город, узкие улочки середины позапрошлого века. Сколько раз я ходил по ним к Сашке и не знал, что именно здесь располагалось еврейское гетто. Над проходом, куда ныряют прохожие, привычно сокращая путь, недавно появилась мемориальная доска. С 1941 по начало 1943 здесь замучили 29 тысяч человек.

Много это или мало? Мы привыкаем к масштабности цифр, потому что 29, что 39 нам ничего особенно не говорит. Конечно, если 29 тысяч человек, любых, детей там, женщин, мужчин, стариков построить на улице и представить, как все они уместились в несколько здешних кварталах, то диву даёшься организаторским способностям их шефа гестаповца Курта Визе. Он их таки всех разместил. И не только разместил, но ещё и работать заставил. Каких здесь только не было мастерских.

Оказывается, перед войной всё население Гродно составляло 60 тысяч человек, и по национальному признаку делилось ровно наполовину — поляки и евреи. Для справки, в Польше на то время проживало три миллиона евреев, и в Беларуси — миллион. Вот добросовестный Курт Визе половину города и зачистил. Не сам конечно, большую часть народа после закрытия гетто сожгли в печах Треблинки и Освенцима, но и Курт был охотник людей пострелять, и вешать любил, за что впоследствии был осуждён трибуналом на пожизненное заключение. Но убивать — это только так, увлечение, главное его призвание было — изобретать и рационализировать.

И, как я узнал, многие из его предложений по организации производственной сферы в его гетто впоследствии были действительно внедрены в подобного рода учреждениях. По разным подсчётам, от рук Визе и его коллег погибло от 30 до 40 тысяч человек, без различия пола и возраста. После освобождения в Гродно в живых уцелело всего 180 евреев.