Возлюби ближнего своего

Они сидели и слушали. Так прошло много времени. Потом из соседней комнаты вернулся Браун.

— Кончено! — сказал он. — Exitus[11]. Она не очень страдала. Мы успели ей сообщить, что ребенок родился живым.

Все трое встали.

— Теперь можно снова перенести ее сюда, — сказал Браун. — Ведь соседняя комната занята.

Женщина лежала среди хаоса окровавленных тряпок, тампонов, мисок и ведер, полных крови и ваты. На белом и внезапно осунувшемся лице лежал отпечаток строгости и отчужденности. Ее все это больше не касалось. Врач с лысиной, хлопотавший вокруг покойной, рядом с ней казался почти неприличным: здесь — жизнь, с ее жратвой, питьем, жеванием, отправлениями, там — покой завершенности бытия.

— Не раскрывайте ее, — сказал врач. — Хватит с вас! Насмотрелись! Вам и так досталось больше, чем надо. Разве нет, маленькая фройляйн?

Рут растерянно посмотрела на него.

— Вы отлично держались. Не канючили. Знаете, Браун, что я сейчас мог бы сделать? Повеситься! Хоть на этом окне!

— Но ведь вы извлекли ребенка живым. Это же блестящая работа!

— Все равно повеситься! Понимаете? Знаю, что мы сделали все возможное, знаю, что мы бессильны против всего этого. И все-таки хочется повеситься!

Он яростно теребил свой кадык. Мясистое лицо над воротником окровавленного халата раскраснелось.

— Вот уже двадцать лет, как я занимаюсь этим делом. И всякий раз, когда какая-нибудь из моих пациенток сыграет в ящик, мне хочется покончить с собой. Все это слишком глупо. — Он обратился к Керну. — Выньте из левого кармана моего пиджака пачку сигарет, достаньте одну и суньте мне в зубы... Да, маленькая фройляйн! Знаю, о чем вы думаете... А теперь дайте мне огня. Пойду умоюсь.

Он посмотрел на свои резиновые перчатки так, словно именно они были виной всему, и тяжелой походкой направился в ванную.

Покойницу вместе с кроватью вынесли в коридор, а оттуда втащили в ее номер. В коридоре стояли жильцы из соседней комнаты.

— Неужели нельзя было отвезти ее в клинику? — спросила тощая женщина с шеей, как у индейки.

— Нет, — сказал Марилл. — Иначе мы так бы и сделали.

— А теперь ее оставят здесь на всю ночь? Покойница за стеной — разве уснешь!

— Тогда не спите, бабушка, — посоветовал ей Марилл.

— Я не бабушка! — огрызнулась она.

— Оно и видно.

Женщина злобно посмотрела на него.

— А кто же уберет комнату! От этого жуткого запаха нам никогда не избавиться. Ведь с тем же успехом можно было воспользоваться и десятым номером — прямо напротив!

— Вот видите, — обратился Марилл к Рут. — Мать умерла. Она нужна своему ребенку, быть может, и его отцу. А вот эта бесплодная гладильная доска живет и, вероятно, доживет до глубочайшей старости. К великому огорчению ближних. Вот вам одна из загадок, в которых никак не разберусь.

— Злобные люди жестче, они могут больше выдержать, — мрачно заметила Рут.

Марилл удивленно взглянул на нее.

— Когда вам это стало известно?

— В наши дни узнать это нетрудно.

Марилл ничего не ответил. Он продолжал смотреть на нее. Вошли оба врача.

— Ребенок у хозяйки, — сказал лысый. — За ним придут. Сейчас позвоню по телефону. Насчет похорон тоже договорюсь. Вы знаете о ней что-нибудь?

Марилл отрицательно покачал головой.

— Она прожила здесь всего несколько дней. Я только один раз говорил с ней.

— Может, у нее есть документы. Тогда их надо сдать.

— Я проверю.

Врачи ушли. Марилл обыскал чемодан покойной. Там были только детские вещи, синее платье, немного белья и пестрая погремушка. Он уложил все обратно.

— Странно, но мне кажется, что эти пожитки тоже внезапно умерли.

В сумочке он обнаружил паспорт и регистрационную карточку, выданную полицией Франкфурта-на-Одере. Он поднес документы к лампе.

— Катарина Хиршфельд, урожденная Бринкман, родилась в Мюнстере семнадцатого марта тысяча девятьсот первого года.

Он выпрямился и посмотрел на покойницу, на ее светлые волосы и узкое, жесткое лицо. Такие лица встречаются в Вестфалии.

— Катарина Бринкман, по мужу Хиршфельд.

Он снова заглянул в паспорт.

— Действителен еще три года, — пробормотал он. Три года жизни для кого-то. А чтобы похоронить ее, достаточно и регистрационной карточки.

Он спрятал документы.

— Я займусь этим делом, — сказал он Керну. — А теперь пойду за свечой. Не знаю... по-моему, надо еще немного побыть около нее. Конечно, это ни к чему, и все-таки — надо посидеть с ней немного.

— Я остаюсь, — сказала Рут.

— Я тоже, — присоединился к ней Керн.

— Ладно. Вернусь и сменю вас.

Луна стала ярче. Просторная темно-синяя ночь поднималась ввысь. Она лилась в комнату, неся с собой запахи земли и цветов.