Возлюби ближнего!

Он даже поделился своими соображениями с самим начальником «Дымхлада», на что услышал неожиданный ответ:

— Понятно, превратить полуавтомат в автомат — идея сама по себе полезная и вполне в духе времени. Только уж лучше его оставить, каков он есть. Вы только не думайте, что я какой-нибудь консерватор, но войдите все-таки в мое положение: тут сезон на носу, народ пломбир требует, а мы в самый разгар реконструкцию затеем. Да ведь переделывать его надо где-нибудь на заводе, а там тоже свой план… Нет, уж лучше до следующей зимы пусть поработает в своем первозданном виде, а там попозже решать будем.

«Умный мужик, — подумал Кореньев. — И чего это я вдруг такие передовые идеи выдаю? Это у меня после тарабарской ванны, видать, осложнение».

— Да я это так сказал, без всякого умысла, — извинился Кореньев и пошел к себе в цех.

А перед концом рабочего дня его вызвал к себе завбазой и дал подписать уже заполненную кем-то анкету:

— Решил оформить вам небольшой аванс за рационализаторское предложение…

— Но тут про какой-то удлиненный шнур идет речь, а я первый раз слышу об этом…

Завбазой сощурил глаза, улыбнулся.

— Шнур я до вашего прихода сам велел удлинить, а вам эту мелочишку — аванс за предложение о реконструкции полуавтомата. К тому же квартал кончается, а рацпредложений мы собрали в два раза меньше, чем запланировали…

Двадцать пять рублей Кореньеву выдали в тот же день. Он шел с работы очень довольный легким доходом и, желая отметить это событие, зашел в магазин и спросил пол-литра. Водка уже не продавалась. Видимо, желая посмеяться над Кореньевым и зная, что у него лишних денег быть не может, продавщица сказала:

— Пора переходить на коньячок, товарищ утопающий!

В газете уже напечатали сообщение о найденном спасителе и указали фамилию спасенного им алкоголика.

— Ну что ж, — спокойно ответил Кореньев, протягивая деньги, — дайте тогда коньяку!

Прикупив еще по дороге изысканной закуски — рубленую селедку и банку консервированных персиков, Кореньев пошел в комнату, где остался жить после вынужденной разлуки с Региной.

«Скучно одному пить», — открывая входную дверь, тоскливо раздумывал Кореньев.

Завернув на кухню, Кореньев решил воспользоваться свободной газовой горелкой и подогреть с утра заваренный чай. Уже на кухне он ясно услышал поющий под гитару голос.

Кореньев прислушался.

— Радио, наверное, кто-нибудь из жильцов забыл выключить. Не иначе.

Чем ближе подходил к дверям комнаты, тем громче становилось пение.

Дверь оказалась раскрытой настежь. И еще не переступив порога, Кореньев увидел склонившуюся над магнитофоном женскую голову.

— Регина! Ты! Какими судьбами?

— Ну и дрянь ты, мой дорогой Геночка! — вместо приветствия сказала Регина и выключила магнитофон. — Четыре телеграммы тебе послала, и все вернулись за ненахождением адресата.

— Это соседские штучки, — оправдывался Кореньев, разглядывая поздоровевшее лицо своей подруги.

— Не пью. Завязала.

— Ты что, убежала из колонии? — полюбопытствовал Кореньев.

Регина возмутилась:

— Не оскорбляй. Я ведь не какая-нибудь уголовница, чтобы бежать с места заключения, я человек интеллигентной профессии и действую только по закону.

— Как это понять?

— Отпустили.

— Списали? Но ты же никогда не жаловалась на болезни?

— А я никогда и не болела.

— Почему же списали?

— Не списали, а заменили срок условным наказанием. Теперь уж буду жить честно. Хватит дурака валять, — торжественно объявила Регина. — Больше ни-ни… Тут в Дымске ансамбль организуется. Обещали солисткой взять… Вот я и занимаюсь с магнитофоном… экстра-пленка… полная запись концерта норвежских цыган. Ты только послушай, сколько надрыва. Умереть можно! Ну а ты-то как здесь без меня? — услышал Кореньев. — Я тут пошарила в шкафу — чисто… пропил, наверное, все мое барахлишко.

И вдруг, усевшись к столу, отодвинула магнитофон:

— Слушай, Гена, внимательно. Я тебе говорю вполне серьезно. Пора одуматься. Не захочешь меня понять — уеду. Так жить нельзя.

— А я «так» и не живу…

— Я имею в виду прежнюю жизнь…

— Я тоже.

Кореньев рассказал Регине обо всем, что с ним произошло в ее отсутствие, и дал прочесть две газетные заметки: одну, где речь шла о речном происшествии, и вторую — объявление «Инюрколлегии».

— Да с тобой в Москве и говорить никто не пожелает, — сокрушалась Регина, слушая Кореньева. Но когда он сообщил, что зачислен на работу и за его дела взялся Гарри Курлыкин, Регина словно взбесилась:

— Да ведь это жулик из жуликов, твой Гарри! Он же оберет тебя, да еще под статью какую-нибудь подведет. По нем весь уголовный кодекс плачет. Нашел кому доверять!

Несколько меняло картину то обстоятельство, что, как сообщил Кореньев, Гарри уже вложил в его дело немало денег.

— Ладно! Черт с ним! — сказала Регина и наполнила рюмки. — Так и быть — выпью чуть-чуть. Такое событие никак нельзя без обмывки оставить.

Что касается Гарри, то решили подождать его возвращения из Москвы и уже тогда обсудить, что делать дальше.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ