Возлюбленная террора

Ставили нас рядом… Целую одну треть волости шеренгой и в присутствии двух третей лупили кулаками справа налево, а лишь кто делал попытку улизнуть, того принимали в плети. По приближении отряда большевиков надевали все рубашки и даже женские кофты на себя дабы предотвратить боль на теле, но красноармейцы так наловчились, что сразу две рубашки внизывались в тело мужика-труженика. Отмачивали потом в бане или просто в пруду, некоторые по нескольку недель не ложились на спину. Взяли у нас все до чиста, у баб всю одежду и холсты, у мужиков — пиджаки, часы и обувь, а про хлеб нечего и говорить. «Матушка наша расскажи, к кому же теперь пойти, у нас в селе все бедные и голодные, мы плохо сеяли — не было достаточно семян, у нас было три кулака, мы их давно ограбили, у нас нет «буржуазии», у нас надел 3/4—1/2 на душу, прикупленной земли не было, а на нас наложена контрибуция и штраф, мы побили нашего большевика-комиссара, больно он нас обижал. Очень нас пороли, сказать тебе не можем, как. У кого был партийный билет от коммунистов, тех не секли». Велели нам красноармейцы разойтись. А мы собрались думать, что нам делать, как спастись от разорения.

Мы все по закону сполна отвезли на станцию. А они опять приехали. Велели со сходов уйти. Мы их честно стали просить оставить нас. Обед сготовили, все несем, угощаем, что хотят берут, даем без денег, не жалуемся. А они пообедали и начали нас всячески задирать. Одного красноармейца поколотили. Они нас пулеметом, огнем. Убитые повалились… И вот пошли мужики потом. Шли шесть волостей стеной, на протяжении 25 верст со всех сторон, с плачем, воем жен, матерей, с причитаниями, с вилами, железными лопатами, топорами. Шли на Совет.

Эти получаемые ею письма воскрешали в памяти Луженовского и бесчинства казаков в Тамбовской губернии тогда, двенадцать лет назад. За что же она боролась, за что полжизни провела на каторге? И в ноябре восемнадцатого Мария Спиридонова обвиняет Ленина и все руководство партии большевиков: «Этой крови вам не смыть, не очиститься от нее даже во имя самых «высоких» лозунгов». Может быть, написав эти строки, она и вспомнила: как-то раз, примерно год назад, перед разгоном Учредительного собрания, Ленин, в ответ на ее упрек в аморальности, высоко поднял брови: «Мораль? Морали в политике нет, а есть только целесообразность».

Уничтожать, обсекать на голод целые деревни было целесообразно, а открыто репрессировать знаменитую Спиридонову — нет. Слишком большой резонанс имела бы казнь или длительное содержание под стражей столь прославленной революционерки.

Ровно через два дня после вынесения приговора В ЦИК на заседании Президиума 29 ноября 1918 года постановил применить амнистию к М. А. Спиридоновой и освободить ее из заключения.

А еще через некоторое время — прошло меньше месяца — Ленин предложил Председателю ВЦИК Свердлову «принять к сведению, что Спиридонова ведет партийную пропаганду».

А она и не собиралась держать свои взгляды в тайне. После амнистии она продолжала активно выступать на митингах и выступала с успехом. По крайней мере, слушали ее лучше и внимательнее, чем некоторых большевистских ораторов.

На одном из митингов в качестве оппонентов встретились Мария Спиридонова и будущий организатор Института красной профессуры Николай Бухарин.

Немного позже Бухарин, выступая свидетелем по делу Спиридоновой, скажет: «Все речи Спиридоновой поражали своей логической несообразностью, (были сплошным истерическим криком и свидетельствовали о ее полной неуравновешенности». А Спиридонова, в свою очередь, так напишет о Бухарине: «Не имея силы и таланта и, главное, внутренней правоты для ответа, он ничего более не нашел, как использование грязнейших личных инсинуаций, до которых в свое время не унижалась другая правительственная партия (правых эсеров), пока она с честью не передала свое защитное знамя в руки другого правительства, большевистского. И как «неуравновешен» и «болезненно истеричен» был редактор «Правды» Бухарин на том моем митинге. Как он разжигал страсти. Искаженное страшное лицо, красные, совершенно выкаченные глаза, сжатые кулаки, рубящие воздух, дикий визжащий голос».

Однако тот же Бухарин признавал, что никогда не сомневался в «субъективной честности» Марии Александровны. Даже Ленин, скупой на хорошие слова о своих противниках (даже если эти слова и справедливы), о Спиридоновой говорил, что она «человек, в искренности которого ни я, ни кто другой не сомневается». Так, возможно, эта безусловная честность и искренность, несомненно, сквозившие в каждом слове речи Спиридоновой, и действовали на аудиторию сильнее и мощнее, чем могли бы подействовать самые безупречно логически выверенные аргументы. Живое и сильное чувство всегда вызовет ответную реакцию…

Результатом успешных выступлений стал новый арест. 10 февраля 1919 года Спиридонову поместили в особую тюрьму — в Кремль.