Возмездие

Так вот почему любимый Сталин смотрел на него своим тигриным взглядом! И не оправдаться теперь, не докричаться. Кто его услышит?

Талантливые негодяи, что и толковать!

К удивлению Ежова, следователь разрешил дать ему в камеру лист бумаги и огрызок карандаша. Николай Иванович написал короткое письмо своему главному недругу:

«Лаврентий! Несмотря на всю суровость выводов, которых я заслужил и воспринимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину останусь до конца».

После этого он заявил Родосу, что больше ничего подписывать не станет, и потребовал встречи с членом Политбюро.

На следующий день в Сухановку приехал Берия в сопровождении своего нового заместителя Богдана Кобулова.

Лицо Ежова было в синяках и кровоподтёках. Выглядел он страшно. Оба высокопоставленных посетителя Сухановки не обратили на это никакого внимания. Старательный Родос основательно «обломал рога» бывшему наркому.

Берия начал встречу с того, что налил Ежову полный стакан водки.

Два кавказца, оба ещё молодые, но чрезмерно раздобревшие, с громадными животами, с лоснящимися, хорошо выбритыми щеками, снисходительно проследили, как было выпито.

Ежов утёр губы рукавом грязной куртки.

Берия бросил ему на колени яркий апельсин.

— Николай, — заговорил он, — не по-партийному ведёшь себя. По-троцкистски себя ведёшь! Товарищ Сталин тобой недоволен, дорогой.

Хмель быстро затуманил голову.

— Ты зачем приехал? — дерзко спросил Ежов. Усмехнувшись, Берия снял очки, и Николай Иванович впервые близко, очень близко разглядел глаза своего врага, как бы обнажённые и оттого особенно страшные: глаза убийцы, палача, наслаждающегося унижениями своей жертвы.

Ежова осенило внезапное открытие: Берия вовсе не был близорук. Он носил стеклышки на лице, чтобы камуфлировать свой неприятнейший змеиный взгляд.

Снова насадив пенсне на нос, Берия поднялся и распахнул окно. От избитого, давно немытого Ежова исходил неприятный запах. В следственный кабинет влетели звуки танцевальной музыки, стук волейбольного мяча, хоровое беспечное пение. Это веселились отдыхающие Дома архитектора.

Окно пришлось закрыть. Берия стал говорить о необходимости осознания Ежовым того, что с ним произошло. От него ждут искреннего признания своей большой вины. Как это… кто ждёт? Все ждут. Партия, народ, страна… Товарищ Сталин ждёт!

В качестве награды Берия пообещал приговор «не по максимуму» и заботу о дочери Наташе.

Напоминание о ребёнке заставило Ежова сморщиться, словно от невыносимой боли.

Возбуждённый алкоголем мозг работал бешено. Он вдруг подумал, что эти самоуверенные наглецы являлись представителями такого зла, какого его народ ещё не ведал, не испытывал.

Он понимал, что на спасение нет никаких надежд. Эти раскормленные твари не выпустят его из своих когтей. Николай Иванович собрал оставшиеся силы и воспрянул душевно.

Обоим своим жирным допросчикам маленький нарком высокомерно заявил:

— Настоящий чекист умирает или от рук врага, или от рук НКВД. Естественная смерть для нашего брата исключена!

В ответ Берия и Кобулов, колыхая животами, расхохотались. Слишком смешным показался им этот встопорщившийся карлик.

(Им обоим в то время было невдомек, что в словах обречённого Ежова пророчески прозвучал приговор их собственной судьбе.)

От Берии, однако, не укрылась перемена в настроении изуродованного узника. Он вкрадчиво спросил: что передать товарищу Сталину? Опустив голову, Ежов уставился на свои безобразные опорки. Задача была одна: дожить до суда (если таковой, конечно, состоится). Вполне возможной могла быть смерть «от сердечной недостаточности». Сколько их было! Нет, надо дожить. И там не только отречься от позорнейших признаний, но и заявить под протокол, изложив все свои последние соображения, открытия.

Да, он станет все подписывать, брать на душу все грехи.

Берия просиял и, щегольски задрав бутылку вверх дном, нахлестал ещё один стакан водки…

* * *

Суда он дождался, но ничего из задуманного не осуществил. Председательствующий В. Ульрих показал себя великим докой и пресекал любое многословие подсудимого.

За окнами скудного судебного зала стоял серенький денёк начала февраля.

Николай Иванович отказался от всех признаний во время следствия. Его заявление внесли в протокол, но… что это могло изменить? Он решил воспользоваться последним словом.

Хотелось сказать много, очень много, однако он вовремя сообразил, что надо выбрать самое главное в расчёте на то, что Сталин вдруг потребует протокол судебного заседания.

Трудно говорить, сознавая, что выступаешь последний раз в жизни.

— Придя в органы НКВД, я первое время был совсем один. Помощников у меня не было, не дали… Вначале я присматривался, а затем начал. Начал я с разгрома шпионов, которые пролезли во все отделы ЧК. В их руках была вся советская разведка. Всё было в их руках! Потом я взялся за чистку контингента перебежчиков…