Возмездие за безумие

Пока оставалось что-то от проданной машины, Ухов ходил в их любимые с Ивановым «Титан» или «О-кей», брал там готовые блюда: шашлык, сырники, кебаб, салаты. Дома разогревал, запивая еду чаем, пивом, водкой – всё вперемежку. Но деньги скоро закончились, и с начала февраля Виктору пришлось идти подрабатывать частным извозом. Просыпаясь утром с бодуна, он часов до одиннадцати отходил от пьянки, приводя себя в более-менее приемлемый вид. Потом шёл в гараж за машиной и до самого вечера таксовал. Заработка хватало только на ужин со спиртным. Поев и напившись, Ухов засыпал перед включённым экраном, мечтая, что завтра что-то, да изменится. Но утро начиналось безнадёжной пустотой в квартире и душе. И так повторялось ежедневно. Муж и жена стали друг для друга чужими и непонятными. Отказавшись иметь всякие отношения, Галя знала, что Виктор тут же прекратит ей давать деньги. Так и случилось. И дело было не в том, что Ухову нужно было выживать самому. И уж конечно, не в том, что думать о жене и дочери не получалось. И уж точно, не потому, что слишком много он от них натерпелся. Всё объяснялось гораздо проще и с точки зрения обычного мужского самолюбия: Виктор целыми днями ждал, что, может, жена всё-таки вспомнит про него, позвонит, напомнит про деньги. Он был согласен, как и прежде, давать Гале определённую сумму, пусть только попросит, пусть только сделает хотя бы вид, что он им с Полин для чего-то нужен. Но Галя, как отрезала, и даже сообщений по мобильному телефону теперь не посылала, совершая покупку продуктов. Чем питалась она, чем кормила Полин, Виктор не знал. Но хуже голода было одиночество.

Приходы Романа закончились после скандала, учинённого Галей в середине января. Она ворвалась к выпивающим мужчинам под утро и стала кричать, требуя покоя:

– Твари! Чтоб вы сдохли! Юлечка умерла, а вы… Алкаши!

Витя поднял на жену удивлённые хмельные глаза: лохматая с постели, она казалась ведьмой. Не хватало метлы:

– Галя, а что, мы? Мы ведь только про Юлечку и говорим. Вот Рома тоже…

– Что Рома тоже? Что Рома тоже? Скотина твой Рома, – присутствие зятя не мешало Уховой говорить о нём в третьем лице, – Трус! Тварь! Скотина! Думаешь, я не видела, как ты брезгливо сморщился тогда, у гроба? – Галя метнула взгляд на Киселёва, пригвоздив к стулу.

– Когда?

– Тогда. В морге, когда наклонился поцеловать и не поцеловал. Трус! Ты всегда был трус и подонок. Ты бил мою девочку, слабую и беззащитную. Ты издевался над ней, такой больной и беспомощной. Ты принуждал мою доченьку, невинную и слабую, к сексуальным извращениям. Думаешь, я ничего не знаю?

– Что? Что? – Роман отшатнулся от такой злобы, заливающей его волною, и даже выставил вперёд руки, – Зачем вы так? Зачем? Мы прожили с Юлей семь лет, мы любили друг друга.

– Не ври, тварь! – Галя была безжалостна и хлестала словами, как ветками, – Ты никогда не любил мою Юлечку. Никогда. И нечего тут ломать комедию, строить из себя страдающего мужа.

– Вы не верите мне? – от беспомощности Роман посмотрел на Виктора. Ухов только сморщился:

– Иди, Рома. Потом поговорим. Видишь же… как тут … у нас…

Роман ушёл. И с тех пор больше не появлялся. Хотя всякий раз, когда он приближался к дому Уховых, его тянуло пойти и побыть с тестем, вместе, по-мужски разделить горе, помолчать и быть понятым. Но страх перед тёщей останавливал. Ей Роман не мог ничего объяснить, не находил никаких других слов в свою защиту кроме тех, что не переставал повторять про семь лет совместной жизни с Юлей.

Когда Киселёв умер, Галя даже не позвонила сватам, чтобы выразить соболезнование.

– Это лучшее, что он мог сделать, чтобы искупить свою вину, – заключила Ухова, узнав о самоубийстве Романа, – Трус был, трусом и остался. Таблеточек он наглотался. А с девятого этажа прыгнуть слабо было? Чтобы все косточки от удара о землю поломало. – Цинизм и жестокость слов женщины, матери, заставили Виктора оцепенеть. Именно он принёс Гале дурную весть. Но, вместо ужаса или хотя бы обычной жалости, увидел в жене злорадство, почти торжество. Словно смерть Романа могла хоть как-то облегчить Гале страдания. После таких слов Ухов почувствовал тянущую боль в подреберье справа, вышел в коридор, взял в кармане куртки пачку с лекарством, вернулся на кухню запить.

– Что это тут у тебя? – грубо поинтересовалась Галя, выхватывая из рук мужа пачку с лекарством, – «Резолют».

– «Помогает печени, утром, днём и вечером», как сказал бы Иванов, – грустно улыбнулся Ухов.

Галя фыркнула:

– Не Иванов, а реклама. Не делай из него бога, – женщина сунула пачку обратно мужу в руки и стала доставать из холодильника йогурты: их она ела сама и кормила Полин уже давно, заменяя ребёнку полноценный ужин.

– Дура ты, Галя, – обиделся Ухов. Словно жена надругалась над памятью друга. Могла бы и не замечать, что фраза, которую Иванов любил повторять, была придумана не им.

– Дура. Была бы умная, давно бы от тебя ушла. А таблетки можешь не пить, твоей циррозной печени уже ничего не поможет.

Виктор демонстративно проглотил таблетку, и сделал довольное лицо:

– И не надейся.

– Буду.

– Вот и пообщались.