Возмездие за безумие

Виктор Ухов перестал вообще выходить из дома. Разве только, что за водкой, пить он начал в день гибели Юли и пил запоем, дома или на кладбище. По скорому, безо всяких эмоций, следуя простому церемониалу, он с одинаково скорбным лицом разговаривал у могилы, а затем у кассы, рассчитываясь за водку. Нормальное существование превратилось в попытку залить сразу все возникающие в голове мысли и с самого утра. Тогда, приняв стакан, можно было погрузиться в расплывчатое состояние грусти, при которой боль, давящая грудь на трезвяк, отступала. Есть, пить что-то другое, кроме водки, мыться, следить за собой Виктор перестал совсем. Он не помнил, когда в последний раз менял постельное бельё, носки и майки, когда разговаривал с женой или младшей дочерью. Насильно забранная Галей у Ивановых на второй день после гибели Юли, Полин теперь томилась дома взаперти. Никаких выходов на улицу без сопровождения матери девочке не разрешалось. Все попытки отвоевать хоть минимум свободы, заканчивались ссорой с Галей и её непременной угрозой «тоже умереть, как Юлечка».

Про смерть сестры Полине сказали уже после похорон. Словно очнувшись от кошмара, в котором жила последние тридцать шесть часов, утром четвёртого января, Галя вскочила с кровати и понеслась, в чём была, пижаме и халате, к Лене Ивановой.

– Собирайся, Полин! Немедленно собирайся! – приказала Галя ещё сонной девочке.

– Куда? – Полин тёрла кулачками глаза.

– На кладбище. У нас случилось несчастье: умерла Юлечка. И сейчас мы с тобой поедем на кладбище попрощаться с ней. – Вот так, без всяких предупреждений или подготовки, Галя объявила младшей дочери о гибели старшей. Причину смерти она Полин не назвала, сказала только, что Юля умерла в больнице. Перепуганная, беспомощная от материнской агрессии, Полин забрала свой рюкзачок, его удалось забрать Лене вечером в день гибели Юли, и поспешила за матерью. С тех прошло уже больше месяца, во время которых Лена девочку не видела. Не было её ни на кладбище на девять, ни на сорок дней. Впрочем, как таковых и поминок-то не было. Отдавшаяся полностью во власть Сюзанны, Галя прекратила все контакты не только с мужем, которого женщины однозначно определили самым главным виновником случившегося, но и с другими родными и знакомыми. О смерти Юли не сказали даже матери Гали, проживавшей всё там же, в Пашковке, в старой квартирке.

– Не хочу ничего никому объяснять, – заявила Галя на вопрос брата, пришедшего на похороны племянницы и не увидевшего там мать. Женщина, решившая избавить себя от всяких толков, искала для себя наиболее простой путь существования, не думая, что объясняться всё же когда-то, но придётся. На сорок дней заказали в ресторане блюда на вынос, маленькие пакетики с едой, которую и раздали на кладбище всем, кто пришёл помянуть Юлю. Непонимание и неприязнь знакомых и родных Галя перенесла спокойно, уверяемая всё той же Сюзанной, что она никому ничего не обязана. Выполнила долг, попросила помянуть, а уж дело каждого, как он будет это делать. Сама Галя, плюхнувшись в машину Козловой, сухо заметила, что «этим скотам всё равно, где и что жрать». Никакого участия в сопереживании той боли, что чувствовал на кладбище каждый пришедший, Галя принимать не собиралась. За прошедшие сорок дней она сильно исхудала, жилы на шее вытянулись. Шея стала похожа на черепашью. Тугие связки, держащие голову, и спрятать которые не удавалось ни под какой воротник или шарф, придавали ещё совсем недавно цветущей женщине старческий вид. Но похудение было единственным признаком горя, проглядывавшем в общем лике женщины. В остальном, глядя на неё со стороны, никто не смог бы подумать, что идущая по улице Ухова – мать, потерявшая недавно взрослого ребёнка. Она позволяла себе, как прежде, все краски в одежде, аксессуарах и косметике. И только одна деталь – чёрная прозрачная косынка, свёрнутая жгутом, которой она перехватывала тугие волосы, свидетельствовала о скорби. Впрочем, как таковой скорбной, повязка не казалась, ибо сливалась с цветом волос и вполне даже гармонировала с набрасываемым поверх неё широким капюшоном пальто либо пёстрой шалью, либо завязываемой в чалму другой косынкой. Шапок Галя давно уже не носила. Отставила она и береты, всегда так шедшие ей, но напоминавшие о молодости и вносившие в имидж женщины нотку ретро. Никаких ностальгических мотивов теперь быть не должно. Так решила Галя. Вернее, так научила её Сюзанна:

– Юлечку не вернёшь. Но тебе нужно думать о себе. И о Полин.

Галя безоговорочно приняла и эту доктрину, привязав Полин к ноге, чуть ли не в буквальном смысле. А для себя чётко решила, во что бы то ни стало, закончить поскорее картину. Художественную выставку, изначально запланированную на конец января, перенесли на вторую половину февраля, и Кирилл, в случае, если Ухова закончит своё творение, согласился выставить его. Так что, Галя ушла с головой в работу. Теперь она часами простаивала на утеплённой лоджии за мольбертом и требовала только одного – тишины.