«Возможна ли женщине мертвой хвала?..»: Воспоминания и стихи

Стояли бесконечно серые погоды, и каждый вечер наша сопка обволакивалась туманом. «Шмидт» стал в ремонт, готовясь в колымский рейс с зимовкой, и Лев перешел на другое судно, делавшее рейсы на Сахалин. [Судно] старой невской постройки, совершенно не приспособленное для перевозки тысячи палубных пассажиров, без спасательных средств и непригодное для тяжеловесных единиц груза. Все эти правила были нарушены одним махом: везли тысячу рабочих для японской нефтяной Концессии [425]две недели проживших под открытым небом табором у вокзала. Кроме того, [везли] большие части машин, огромные бочки с дегтем, баллоны с кислородом и солому для корма скота на Сахалине.

Я присутствовала при погрузках и посадке. Творилось нечто подобное постройке вавилонской башни. Грузчики-китайцы держались совершенно независимо. Чуть что, они бросали работу и уходили. Если их ругали, они говорили: «зювинизма» (chauvinisme) и шли жаловаться. За неумение с ними обращаться были сняты с работы много старых заслуженных капитанов. При посадке люди с тюками давили друг друга, сталкивали с набережной в воду, стремясь занять лучшие места на палубе. Там же поставили, в довершение ко всему, несколько коров, принадлежавших сахалинскому ГПУ. Мой муж, впервые попавший в такую обстановку, привыкший плавать до сих пор на чинных лайнерах Ленинград-Лондон, был очень смущен, но все же держался на высоте положения 2-го помощника. Не дожидаясь конца погрузки, я с ним попрощалась и побрела под дождем домой — Ася спал один.

Без Льва наш образ жизни несколько изменился. Мы уже не ходили по ресторанам и кафе, я приспособилась готовить все дома, получила карточки и по ним наш месячный паёк. Наша жизнь стала размереннее и проще, мы много гуляли, загорали, когда удавалось, и я энергично настаивала на предоставлении нам более удобной квартиры. Управляющий домами СТФ’а жил в одном с нами дворе, и я забегала к нему часто, чтобы принудить его к действию. Оставаться дольше в той же комнате становилось неприятно. Этот домик много раз до нас обкрадывали, и мы боялись далеко уходить, потому что дверь плохо закрывалась.

Однажды, зачитавшись при свече, я долго не спала. Свеча уже погасла. И я лежала и смотрела в окно. Одну ставню у нас украли, и часть окна была не защищена с улицы. В сером рассвете я увидела чью-то голову, заглядывавшую в комнату. Потом тень скользнула к двери, и кто-то попробовал ее открыть. Она подалась, потому что не была закрыта, ее можно было закрывать только снаружи, колотя ногами и камнями, пока она не станет на место, чтобы повернуть ключ. Внутренняя стеклянная дверь была закрыта только на крючок, который вылетал при первом сотрясении. Я сообразила все это, и мне ничего не оставалось, как встать и пойти навстречу ночным гостям. Я взяла маленький цилиндрический фонарик и пошла к двери. В это время наружная уже была открыта настежь, и две фигуры стояли на пороге. Мое появление с блестящим предметом в руках и мой голос: «Эй, Коля, Петя, вставайте, разбойники пришли!» — заставил их удирать через сопку как зайцев.

Наутро я потребовала немедленного переезда в другое помещение. Прислали лошадь, я погрузила свое имущество, получила ордер на комнату в другом совторгфлотском доме, и мы двинулись к новой неизвестности. Это была большая комната во 2-м этаже, в квартире, где жили два молодых инженера, никогда не бывавших дома, с просторной кухней, кладовой, ванной. Когда топилась плита, I вода нагревалась, и можно было каждый день купаться. К инженерам приходила убирать старушка, которую я приспособила помогать и мне.

В новой комнате с видом на весь залив Золотой Рог, откуда я могла видеть все приходы и отходы п[аро]х[од]ов [426], я устроилась очень уютно, с той мебелью, которую имела. По утрам аккуратно приходили молочница и зеленщик, и мне очень редко приходилось ходить в рынок, только возобновлять запас яиц или искать ягоды, которых появилось довольно много. Остальное время, благодаря улучшившейся погоде, мы проводили на горе, с которой был виден весь город и порт, где мы ходили голышом, или на берегу моря, тоже бывшего в нескольких шагах от дома.

Мы жили теперь на Эггершельде, части города, мысом вдававшейся в море в виде холмистой косы [427]. Шириной в две улицы, эта часть была прежде сильно укреплена. На самых высоких точках были старые бастионы и погреба. Там мы проводили полдня на солнце, Ася строил из камней крепости, а я читала, лежа на траве, иногда глядя на горизонт, где показывались беспрестанно дымки приближавшихся п[аро]х[од]ов. Весь порт был как на ладони, и я могла изучить передвижение судов, все приёмы швартовки и отхода. Иногда мы наряжались (весь день мы ходили приблизительно голышом), отправлялись в город на почту, за письмами и телеграммами. Я уже давно обменивалась «молниями» с Верой Григорьевной, желая выехать с ней на дачу, но и «молнии» здесь сверкали так медленно, что прошло 3 недели с отъезда Льва, и он должен был скоро вернуться, а наша дачная встреча не состоялась.